— Есть вещи, любезный трактирщик, о которых следует помалкивать, — сказал он значительно. — Негоже мне сомневаться в добродетели моей матушки…
— О, я все понимаю, ваша светлость! — заверил трактирщик живо. — Значит, вы изволите держать путь в Париж…
— Да, вот именно. Но я не хотел бы…
— Вы можете быть уверены в моей деликатности, — заверил хозяин. — Я многое повидал в жизни. Ваш скромный вид, ваша, с позволения сказать, лошадь… Что ж, это умно, умно… Никому и в голову не придет, что под личиной такого вот…
— Что вы имеете в виду? — вскинулся д'Артаньян, которому кровь ударила в голову.
— О, не сердитесь, ваша светлость, я лишь хотел сказать, что вы великолепно продумали неприметный облик, когда пустились в путешествие… И все же… Быть может, вам понадобится слуга? Негоже столь благородному дворянину, пусть и путешествующему переодетым, самому заниматься иными недостойными мелочами…
— Слуга? — переспросил д'Артаньян. — А что, вы имеете кого-то на примете?
Предложение хозяина пришлось как нельзя более кстати, ибо прекрасно отвечало его собственным планам. Явиться в Париж в сопровождении слуги означало бы подняться в глазах окружающих, да и в собственных, на некую ступень…
— Имею, ваша светлость, — заторопился хозяин. — У меня тут прижился один расторопный малый, которого я бы вам с превеликой охотой рекомендовал. Право слово, из него выйдет толковый слуга, вот только сейчас у него в жизни определенно наступила полоса неудач…
Он так многозначительно гримасничал, что д'Артаньян, начиная кое-что понимать, осведомился:
— Он вам много уже задолжал?
— Не особенно, но все же… Два экю…
Ощутив некое внутреннее неудобство, но не колеблясь, д'Артаньян решительно вынул из кошелька две монеты и царственным жестом протянул их хозяину:
— Считайте, что он вам более не должен, любезный. Пришлите его ко мне сию минуту.
Его невеликие капиталы таяли, но сейчас были вещи и поважнее тощавшего на глазах кошелька… Хозяин, выскочив за дверь, почти тут же проворно вернулся в сопровождении невысокого малого, одетого горожанином средней руки, с лицом живым и смышленым. На д'Артаньяна он взирал со всем возможным почтением. Тот, надо сказать, представления не имел, как нанимают прислугу. На его памяти в родительском доме такого попросту не случалось, те немногие слуги, что имелись в доме, были взяты на место еще до его рождения и всегда казались д'Артаньяну столь же неотъемлемой принадлежностью захудалого имения, как высохший ров и обветшавшие конюшни. Однако он, не желая ударить в грязь лицом, приосанился, сделал значительное лицо и милостиво спросил: