Расползаются изможденные люди, никто не смотрит друг другу в глаза, растоптана гордость человеческая. Полковник веселый прохаживается по залу. Полицай объявляет:
— Ежели у кого какие часы найдут, то получит пятьдесят палок. Так что сдавайте сейчас господину полковнику. И золото, в роте или где есть, держать запрещается. Пока сами сдавайте, а найдем, хуже будет.
Какой-то худенький, маленький, в шинели, висящей до пола, долго копается в вещмешке, достает часы и несет коменданту.
— Господин комендант, примите, пожалуйста. Раз нельзя держать у себя, возьмите.
Комендант крутит часы, видит, что золотые, доволен. Но делает строгое лицо и взвизгивает:
— Ох ты сволочь пузатая! Как же ты мог до сих пор держать их у себя?! Ну, за то, что добровольно отдал, палок не будет. Завтра подойдешь к полицаю, когда баланду привезут, скажешь, чтобы, по моему приказу, порцию дали.
Опять ходит, постукивая стеком по руке. Ждет, кто еще найдется, доведенный страхом до такого поступка.
Подошел второй, беззубый, в щетине, с впалыми глазами, и что-то шепчет коменданту, это он доносит, у кого золотые зубы. Еще вчера у него самого выдернули зубы, но отпустили живым, и за это он старается. Полицаи подошли к пожилому человеку с бородой небритой и, подталкивая ручкой плетки в спину, стараясь попасть в позвоночник, поволокли к двери. Там есть комната, где зубной врач выдернет, но так как слабый народ, то после операции могут сразу выбросить в подвал с трупами, он в конце коридора находится.
Еще и еще забрали несколько человек.
Наконец комендант поворачивается круто и идет к двери, остальные полицаи за ним. Все вздыхают, и ребята осторожно, чтобы никто не заметил, открывают меня. Мы понимаем, если есть те, что зубы считают, значит, есть и другие доносчики, и уже осторожнее говорим между собой. Капитан лег лицом вниз и замер, от стыда, что ему пришлось пережить унижение.
* * *
Подходит время становиться в очередь, чтобы попасть в уборную, один раз в сутки пускают, очередь выстраивается на два-три часа. Простившись с новыми товарищами, выхожу в темный вонючий коридор, становлюсь в очередь и стою в полусонном состоянии. Уборная в конце коридора, там горит тусклый свет и слышны окрики, брань полицаев: «Давай, давай, не задерживайся, всем надо!..» Не дают засидеться. Кажется, что ты в бреду. Но сколько длится этот кошмарный сон? — я уже потерял счет дням, здесь мы третий день, а день здесь идет как год, за двадцать четыре часа ты можешь бессчетное число раз умереть, а есть и пить сейчас не дают ни разу, только кусок хлеба, но уже не такого, как тогда, возле вагонов, а тяжелого, с опилками. Оказывается, нас держат впроголодь, чтобы мы не объелись и не облились, чтобы отеков не было после голода дороги, о нас заботятся, еще и танцклассы устраивают на столах, как в публичном доме. А кто мы есть, если не жалеючи сказать?.. Опять эти мысли, стараешься не думать, и так тошно, да и невмоготу хочется, а очередь так далека.