— Тонкий намек, — прервал я друга, — но я его понял. И Тузик тоже.
Зверь шумно вздохнул и снова принялся гипнотизировать плавающий съедобный силос[2] в банке, а люди продолжили бухтеть. О чем был главный разговор? Да ни о чем. (Шутка.)
По словам генерала Орешко, новое дело было плевым. Для меня. После всех моих криминально-подозрительных деяний, сопровожу дающихся горой трупов, кровавым мордобоем на суше, море, в воздухе и в недрах, падающими летательными средствами, ракетной пальбой по всему, что движется, матовыми потоками и проч., это дельце вроде как отдых. Отпуск на три дня. Так, одно баловство. Для праздного франта.
Чем можно было ответить на столь неприкрытую лесть? Только настоящим, крепким словцом:
— Орешко, иди ты в!.. — Я послал красноречивого товарища туда, откуда он имел честь выйти лет этак сорок пять назад.
Мой друг не обиделся — в моих словах была правда жизни. А как можно обижаться на правду? Тем более я не любил иезуитского подхода к конкретному делу. Издалека начинают только импотенты и политики. Проще надо быть, господа, проще и доходчивее. Как лозунг дня: «Если он такой умный, почему он такой мертвый». Однако генерал, руководствуясь своими деликатными соображениями, все-таки не торопился… Поначалу он напомнил мне историю, связанную с гибелью Степы Рыдвана, когда на конспиративный терем-теремок набежала с хлопушками неизвестная банда. Пока я покорял матушку Сибирь, Никитин отработал версию причастности ГРУ к ссученному наскоку. Версия подтвердилась: грушники вели золотого тельца в лице Сынка бывшего Политдеятеля. (Как это давно было, Господи!) И, разумеется, пытались защитить свой интерес всеми доступными средствамй, включая огневые. На поражение.
Извечная борьба двух тайных служб: безопасности и военной разведки. Кто лучше? И если раньше схватка находилась под бдительным партийным контролем, то ныне, в эпоху базарных отношений, Конторы перешли на самоокупаемость. После шести часов вечера, когда заканчивалась нормированная служба во благо отечеству. У всех, повторюсь, семьи, дети, тещи, долги, дурные пристрастия к зеленому, скажем, змию или там автомобилю, или к норовистым кобылкам, гарцующим по обновленным арбатским тротуарам. А за бензин и смутные удовольствия надо платить. Желательно в зеленой, как и вышеупомянутый змий, валюте. Где можно нарвать «зелень»? В карманах новых рябушинскихъ, морозовыхъ, мамонтовыхъ и прочих. Их, сборщиков лоя[3], страх потерять собственную шкуру и капиталец, нажитый беспримерным, потным подвигом на бумажных биржах, заставляет обращаться в соответствующие организации, способные в нерабочее время заняться проблемами нового, но трусливого класса пеньковых нуворишей. Хотя в той нашей, давней истории несколько иной, более сложный расклад сил, однако принцип все тот же: хозяин платит — служивый служит, не жалея живота своего.