Я стоял,
прислонившись лбом к холодной ограде, и думал: вот, неделю я уже в этом
голодном полуразрушенном войной городе и вижу вокруг только сумрачные хмурые
лица, а этот плохо одетый, худой и, вероятно, голодный человек читает какую-то
старинную книгу и улыбается. Он без пальто, в старом пиджачке, не чувствуя
холода, читает эту старинную книгу и, по-видимому, счастлив, и что-то согревает
его. Неужели его согревает то, о чем он читает? Что же это за книга и что в ней
написано такого, что он не замечает никого кругом?
Я хотел
подойти к нему и спросить, но какая-то непонятная робость одолела меня. Я
понял, что не могу вторгнуться и разбить этот волшебный мир, те чудные
сказания, что заставляют этого человека улыбаться. Я отошел и встал в очередь,
и пока стоял там, все размышлял об этом истощенном человеке, читающем странную
книгу.
Получив
теплый, вкусно пахнущий хлеб, я, движимый каким-то смешанным чувством
благодарности и сострадания, опять направился к этому человеку. Я подошел к
нему вплотную и заглянул через плечо в книгу: она была напечатана
церковно-славянской вязью с красными киноварными заглавными буквами. Я стоял и
смотрел на него и на книгу, но он меня не замечал. Тогда я кашлянул. Он
оторвался от книги и поднял усталые глаза. Взгляд был добрый и отстраненный,
как будто он только проснулся. Я отломил половину от своего дневного пайка и
протянул ему. Он не стал отказываться, а бережно взял ломоть и спрятал его за
пазуху.
— Спаси тебя
Бог, — сказал он, — Христос смотрит на нас, и Он воздаст тебе за доброту твою.
Оглянувшись кругом, я в недоумении спросил:
— Откуда
смотрит?
— Смотрит с
небес, — ответил он с улыбкой. — Это Он сказал тебе: “Пойди и поделись с этим
бедняком хлебом”.
— А о чем у
вас в этой старой книге?
Он грустно
посмотрел на меня, потер себе лоб рукой и сказал:
— В этой книге
все: и небо, и море, и земля, и жизнь, и смерть.
Я ушел от
него. В моей душе что-то переменилось, возникли какие-то вопросы. Я потом искал
его, но больше никогда не встречал. Он остался в моей памяти на всю жизнь, хотя
в этой встрече не было ничего особенного, если не считать, что это был,
по-моему, единственный счастливый человек в городке в те далекие, глухие
времена, которые за давностью лет представляются уже неправдоподобными.
Я жил в
маленькой, чисто побеленной комнате в одноэтажном домике, сложенном из желтых
блоков ракушечника — широко распространенного по всему крымскому побережью
строительного материала.
Моя хозяйка,
Агнесса Петровна — старая полька, бежавшая сюда из Галиции еще в первую мировую
войну, доживала свой век вместе со своим мужем, местным школьным учителем, и
дюжиной тощих шкодливых коз.