После удара
током его выгнуло дугой, дико напряглись мышцы, затрещали кости и суставы,
перехватило дыхание. В глазах замелькали радужные сполохи. Куда-то отбывая со
станции “Жизнь”, он смутно чувствовал, как уничтожают его тело и душу. Когда он
приходил в себя, в голове стоял гул и была пустота, а тело все болело и ломило,
как будто его избили палками. И это повторялось не один раз. Душа его обросла
страхом, и сам он был сплошное обнаженное чувствилище. Не за кого было
держаться и не на кого было надеяться, и он вспомнил Бога и стал молиться
Христу и Божией Матери, чтобы они спасли его и вывели из этого вертепа.
Постепенно к нему вернулась способность логически мыслить, и по ночам он еще
жарче стал молиться. Вскоре его перевели в спокойное отделение, где Божиим промышлением
соседом по палате оказался монах отец Антипа.
Игорь сидел на
койке, стиснув зубы, и стонал от тоски и душевной боли.
— Не горюй,
чадо, — участливо сказал Антипа. За скорбью всегда бывает утешение.
Игорь поднял
на него мутные заплаканные глаза:
— А жить-то,
как жить?!
— Жить — Богу
служить, вот и вся премудрость. А здесь мы в этом сатанинском узилище по грехам
нашим. Я тоже не удержался, согрешил, когда монастырь наш разгоняли власти. Мне
бы взять суму, посох и смиренно покинуть святую обитель, а я, грешник, вывернул
из телеги оглоблю и — ну благословлять ей слуг антихристовых. Кому ребра, кому
ручку, кому ножку повредил. Набросилась на меня милиция, а я не давался, стоял,
крутил оглоблю. Натравили на меня овчарку, она в задницу вцепилась, повисла. Ну,
тут они меня и скрутили. Уж били меня, пока душу не отвели. Полбороды вырвали,
все тело синее было. Поначалу в тюрьму меня хотели везти, но тюрьма была
полна-полнехонька мазуриками, да и начальник ментовский сказал: “В тюрьме ему
будет, как на курорте, сиди на нарах да поплевывай, а везите его в психушку.
Там ему покажут кузькину мать, узнает, паскуда, как милицию оглоблей
благословлять ”.
Вот сижу
здесь, кукую. Здешние-то живодеры и мне гуменцо на маковке выбрили. И меня
током тиранили, но святые угодники и Сам Христос охраняли меня, и ток этот на
меня не действовал. Но чтобы их, иродов, не огорчать, я глазки зажмурю, как
будто без сознания, ножками подрыгаю малость и будя, хорошего понемножку.
Встану, поблагодарю их за науку и поплетусь себе с Богом в палату. Они
удивляются, мол-де, этот монах заговоренный, наверно, какое-то петушиное слово
знает. Других до палаты на каталке везут, а он сам идет и в ус не дует.
— Отец Антипа,
зачем они так мучают меня, бьют?