Однако Степа, судя по всему, смотрел на их дружбу совершенно иными глазами. Он радовался встречам с Надей. После Богослужений (и Надя, и Степа были прихожанами городского собора) он провожал ее до автобусной остановки. На именины, дни рождения и праздники Степа дарил Наде подарки. Но Надю они только раздражали. Ей хотелось совсем не таких подарков. Если бы Степа подарил ей золотое колечко с молитвой, или, на худой конец, хотя бы серебряное, а еще лучше – мобильный телефон или плейер, чтобы слушать церковную музыку, такому подарку она бы порадовалась. А он дарил ей мягкие игрушки, цветы, а то и еще хуже – книги. Степа явно питал слабость к поэзии и дарил Наде томики стихов А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, А. К. Толстого, красиво изданные и почти новенькие с виду. Но она знала, что эти книжки Степа покупал в букинистическом магазине, поскольку новые книги были ему не по карману. Чаще всего Степины подарки она засовывала на антресоли или в кладовку, а то и вовсе выбрасывала, злясь на Степу–недотепу, которому явно не хватало ни ума, ни денег, чтобы подарить ей что‑нибудь получше. Например, однажды на день Ангела Нади он подарил ей сборник лирики русских поэтов Х1Х века. И надо же было случиться, что когда Надя, придя домой, наугад раскрыла подаренную книжку, ей открылось вот такое стихотворение:
Бедный друг! Истомил тебя путь,
Темен взор и венок твой измят,
Так войди же ко мне отдохнуть.
Потускнел, дорогая, закат.
Где была и откуда идешь,
Бедный друг, не спрошу я, любя;
Только имя мое назовешь –
Молча к сердцу прижму я тебя.
Смерть и Время царят на земле, —
Ты владыками их не зови;
Все, кружась, исчезает во мгле,
Неподвижно лишь солнце любви.
Над стихотворением значилось имя его автора – В. С. Соловьев. И Надя вспомнила, что где‑то читала об этом самом Соловьеве, то ли поэте, то ли философе, у которого, вроде бы, с головой что‑то было не совсем в порядке… Пожалуй, верно, что не в порядке — ишь, понаписал про какие‑то там «венки», да закаты, да про «солнце любви»… И надо же было этому Степе подарить ей такую гадость! И Надя, выскочив на лестничную площадку, швырнула Степин подарок в мусорный контейнер.
После всего вышеописанного может показаться странным, почему Надя все‑таки общалась со Степой. Дело в том, что на это была, хотя и одна–единственная, но весьма веская причина. В свободное от работы время, по выходным, Степа прислуживал в соборе – подавал кадило, читал Апостол, часы и шестопсалмие. Пока что он был всего лишь иподьяконом. Однако впоследствии вполне мог стать священником, батюшкой. А Надя мечтала непременно стать «матушкой» — женой священника. Или, если этого не произойдет — монахиней. В ее глазах «матушки» были женщинами особенными, не такими, как все. Поэтому она стремилась стать именно «матушкой». Ведь кто, как не она, красавица и умница, была достойна этого. Не век же ей торчать в поликлинике и изо дня в день слушать нытье больных? Но, поскольку никто из однокурсников Нади не собирался стать священником, она не проявляла к ним никакого интереса и снисходила до дружбы только с иподьяконом Степой. Увы, и тут Степа был полным недотепой, и не стремился оправдать ее надежды. Хотя он прислуживал в соборе уже четвертый год, он вовсе не хотел становиться священником, а собирался и дальше работать врачом. А Наде был нужен не муж–врач, а муж–священник. Не Степа, и не Степан Андреевич, а непременно отец Стефан. Поэтому, чем дальше, тем больше она склонялась к тому, что, если уж ей не суждено стать женой батюшки, то она уйдет в монастырь и станет монахиней. А со временем, может быть, даже игуменией… Приняв такое решение, Надя стала носить длинную черную юбку и темный платок, а на запястье – четки, купленные ею во время недельного паломничества в один недавно открытый женский монастырь, куда она и намеревалась поступить. Впрочем, Надя довольно долго колебалась «между миром и монастырем», все еще надеясь на то, что Степа наконец‑то образумится и решит стать священником. Пока одно чудесное событие не заставило ее все‑таки сделать свой выбор.