По колено утопая в высокой траве,
Николай зашагал к церкви. Он помнил, что Евдокия Степановна похоронена справа
от входа в нее. Действительно, вскоре Гуркин уже стоял перед свежевыструганным
деревянным крестом, на котором имелась табличка с надписью: «Гуркина Евдокия
Степановна». Ниже стояли две даты, обозначавшие начало и конец земной жизни
усопшей. К подножию креста была прислонена фотография в пластмассовой рамке.
Николай взглянул на нее – и не поверил своим глазам. Ибо представлял свою
двоюродную бабку глубокой старухой с лицом, покрытым морщинами, беззубой,
подслеповатой, в старомодном затрапезе и с платком на голове. А с фотографии на
него смотрела интеллигентная седовласая дама в строгом темном платье с
кружевным воротником. И все-таки это была именно она - Евдокия Степановна Гуркина.
Его двоюродная бабушка по отцу, которой он не видал никогда. И о которой не
знал ровным счетом ничего…
Справа и слева от ее могилы
высились два массивных черных гранитных памятника, увенчанных крестами. На
одном из них значилось: «Гуркина Мария Яковлевна. 1903-1950 гг.» А на другом:
«Священник Иаков Иванович Попов. 1875 - 21 мая 1920 г.»
Разумеется, Николай помнил,
как странная женщина, докучавшая ему весь вчерашний вечер, упоминала, что
Евдокию Степановну, по ее просьбе, похоронили рядом с дедом и матерью. Выходит,
ее дедушка, иначе говоря, его прапрадед, был священником? А героический Степан
Гуркин был женат на поповне? Красноармеец и одновременно зять попа? Не может
быть!
И вот еще что: почему на
памятнике священнику так подробно указана дата его смерти? Мало того: если
верить сей дате, отец Иаков Попов умер за день до гибели «красной эскадры»
Вендельбаума и своего зятя… Случайное совпадение? Или между этими двумя
смертями существует какая-то связь?..
***
Однако раздумья Гуркина на
сей счет были прерваны неприятным посасыванием под ложечкой: пустой желудок
правнука героя все настойчивей требовал пищи насущной… Вторичный поход в
сельмаг увенчался успехом, и после плотного завтрака Николай возобновил поиски
наследства Евдокии Степановны. Причем на сей раз начал с той комнаты, куда он
вчера заглянул лишь мельком: с ее, не то кабинета, не то спальни. Ибо не без
оснований предполагал: если бабкины ценности не украдены, то они находятся
именно там.
На сей раз первое, что он
заметил, переступив порог обиталища Евдокии Степановны, была не висевшая в углу
икона, а старинная фотография красивого темноволосого священника средних лет,
сидевшего в резном деревянном кресле. Он был одет в рясу из какого-то
поблескивающего на свету материала – не то шелка, не то атласа. И держал на
руках кудрявую круглолицую девочку в белом платьице с пышными оборками, которая
испуганно таращилась в объектив фотоаппарата, прижимая к себе куклу. Рядом,
опершись рукой о спинку кресла, стояла высокая худощавая женщина в светлой
кофте с пышными рукавами и черной юбке, судя по всему, его жена. Фотография эта
была вставлена в темную деревянную рамку и висела над письменным столом Евдокии
Семеновны. Едва взглянув на нее, Гуркин узнал священника. Он уже видел его…сегодня
ночью, в своем кошмарном сне. Что ж, в таком случае, вполне объяснимо, почему
так произошло. Войдя вчера вечером в комнату за постельным бельем, он мельком
увидел эту фотографию. В итоге ему приснился изображенный на ней священник…
Однако что за женщины стояли рядом с ним на пороге церкви? Гуркин не мог
отделаться от мысли – их лица ему знакомы. Мало того: жена священника с
фотографии была похожа на них. Но все-таки он видел во сне не ее… Тогда кого
же? Хотя не все ли равно? В конце концов, он здесь не для того, чтобы пялиться
на фотографии давно умерших людей, о которых он не знает ровным счетом ничего.
Его цель – найти ценности Евдокии Степановны. Остальное не важно.