Телевизор, являющийся фоном для Надиных размышлений, я ненавижу. Для меня фоном может служить музыка; Надя не любит её. Надя все ещё ревнует меня к писанине, и это будет до могилы. А я не могу понять, почему в старости, в свежей, ещё не очень болезненной старости, я должен всецело и всепоглощающе принадлежать только ей и тратить свое драгоценное, утекающее вместе с талантом время на сидение рядом, на ничего не значащие, полупустые разговоры под телевизор, одно да потому.
Но это все мелочи. Мы живём вместе уже сорок два года, ну, без месяца. Мы привыкли к этому мелкому борению, сопротивлению материала. Научились прощать. Охотно работаем вместе на даче. Какие мы ни разные, а жить вместе научились.
Написал я письмо Пономаренко, поплакался, поделился планами. Наде дал прочитать, она устроила разбор, ну, привычное дело. Она считает, что мне сильно мешает апломб старого маразматика; я же считаю, что ей мешает апломб человека, меряющего все, а паче, летную работу, на аршин общепринятых истин. Я тут бессилен. Я могу только попытаться привести в книге пример ситуации, которую на этот аршин не напялить.
Наслаждаюсь вальсом Агапкина «Голубая ночь». До того тонкая работа басов… почему мне так нравятся басовые партии? Ну, не встречал я красивее басов, чем в этом вальсе. А тут ещё ночи стоят тихие, морозные, голубые. Полная луна… На даче аж задыхаешься от красоты. Может, и Василий Иванович так же был потрясен красотой, и на него снизошло вдохновение?
Но вальс точно соответствует названию.
Надя, наконец, приняла повесть. Слава тебе, господи. Мне ведь важно не то, что она меня рецензирует, а то, что участвует в процессе. Взялась копаться в моих прежних книгах. Какой‑то интерес появился.
Ну, а что мне ещё надо‑то.
Эх… если бы всего этого добиться года четыре назад, не было бы того, что произошло между нами. И как бы она меня поддержала, и сколько бы я ещё написал, вдохновлённый этой поддержкой.
Теперь все утряслось, и мне больше ничего не надо от жизни. В борениях, ошибках, поисках и потерях, я принял старость души.
Вечер. Читал интервью Пономаренко; я в восторге. Вот – трибун: сильный, взволнованный, убежденный! Интеллект, замешанный на любви. Исповедь без оглядки на условности. Искренность. Не для славы, а для пользы.
Я против него – детский сад. А он нашел во мне что‑то. Я отправил ему бандероль с рукописью.
Весь вчерашний день прошел под впечатлением действа интронизации нового патриарха. Партия и правительство придают этому событию эпохальное значение: надо сплачивать нацию! Поэтому и президент, и премьер, со своими супругами, по стойке смирно отстояли три часа в соборе, усердно крестясь во весь размах.