– …трехдневный траур по усопшим, – закончил император.
– Трехдневный траур, ваше величество, никак нельзя, – несмотря на драматичность ситуации, архиканцлер едва не рассмеялся, и только одному Непознанному было ведомо, каких трудов ему стоило сохранить серьезную мину.
– Это почему же, нельзя? – недоуменно и даже где-то обиженно захлопал глазами император.
– Виноват, – начал пояснять свою мысль Эбенар Дуго, – но формально эти люди не являются подданными Британии.
– Ах да! Наш верный Дуго, молодец, что напомнил. Разумеется, международный скандал нам ни к чему, – император прекратил беготню по кабинету, остановился напротив архиканцлера и, глядя ему в глаза, произнес не терпящим возражения голосом: – Но наша задача отомстить негодяям, что б впредь неповадно было. Это ты, надеюсь, понимаешь?
– Смею вас заверить, как только ваше величество изволит меня отпустить, ваш покорный слуга пулей помчится в свой кабинет и не выйдет оттуда до тех пор, пока не будет разработан детальный план контр-операции. Я планирую подключить к акции лучшие кадры. Мои люди будут рыть носом землю, но непременно доберутся до врага и если понадобится, зубами перегрызут ему горло. – Показушная брутальность импонировала государю, и архиканцлер прекрасно об этом знал, поэтому в очередной раз беззастенчиво воспользовался этой его слабостью.
– Ну что же, нашему величеству будет интересно с ним ознакомиться. Когда ты собираешься закончить работу?
– Через три дня, ваше величество, – твердо заявил Эбенар Дуго – Айвар Пятый терпеть не мог неуверенности в ответах высших чиновников.
– Хорошо, ровно через трое суток мы хотели бы видеть его на нашем столе.
К вечеру «Святая Эграфия» – трехмачтовая красавица баркетина должна была выйти в море, поэтому на ее борту с самого раннего утра царила обычная в таких случаях суматоха. Матросы с остервенением драили палубу, уничтожая последствия недавних погрузочно-разгрузочных работ, разворачивали и снова сворачивали огромные куски парусины, перетаскивали с носа на корму и обратно неподъемные бухты просмоленного каната и какие-то тюки. То тут то там то и дело раздавался гудок боцманской дудки или свисток вахтенного офицера, внося в это на первый взгляд сумбурное коловращение людей и предметов непостижимую для человека далекого от морских дел чарующую гармонию.
В это время у трапа судна остановился молодой человек на вид лет тридцати-тридцати трех. Он постоял немного, откровенно любуясь всем этим бедламом и, поставив походный сундучок на деревянный настил причала, заразительно потянулся. Потом повернул лицо навстречу свежему утреннему бризу и приветливо заулыбался только что выкатившемуся из-за гор дневному светилу.