А в конце я не удержался и сказал, обращаясь скорее к самому себе, что больше всего жалею, что отпустил Алису, а теперь не знаю даже, что с ней стало, какие глупости она могла с собой сделать. Я сказал, что мне надо было вцепиться в нее зубами, прижать к себе и никогда уже не отпускать.
На этом я закончил, выключил фонарь, и клуб самоубийц погрузился в темное молчаливое ничто. Когда я озвучил все, что во мне накипело, вывалил из себя всю эту чушь, я с удивлением обнаружил, что мне действительно стало чуть легче. И я был рад, что никто надо мной не посмеялся, хотя мои слова совсем не были похожи на исповедь в грехах, а больше походили на признание в любви.
Спустя несколько секунд один из призраков, парень примерно моего возраста, кашлянул, разрушив тишину, и тихо сказал, что у меня еще остался «шанс все пережить». Он назвал меня самым живым из всех присутствующих. Многие из круга были с ним согласны, их измученные голоса советовали мне не сдаваться, попробовать забыть об Алисе, отпустить ее и начать все с чистого листа. Забыть об Алисе? Жаль, но этого я точно никак не мог. Пока все пытались меня подбодрить, Первая молчала. Она так и не сказала ни слова, но даже в темноте я чувствовал на себе ее пристальный холодный взгляд.
По решению большинства мне не был вынесен приговор, вернее, я был приговорен к жизни, навсегда лишен путевки в вечный кетаминовый сон. После ночи откровений я вышел из подвала клуба самоубийц на свежий воздух и почувствовал себя так, как будто заново родился. И вместе с тем я почувствовал себя совсем стариком. Я вроде застрял где-то на грани, оставаясь чужим для обоих миров: для мира живых я был слишком мертв, для мира призраков я оказался слишком живым.
Я простоял на пустыре несколько минут, просто стоял и смотрел, как в серой рассветной дымке восходит печальное московское солнце, словно его из-за горизонта вытаскивал на небо огромный розовый хобот. Я думал о том, что мне делать дальше и не находил ответа, ходил по бесконечному кругу. В моей живой голове крутились мертвые мысли, и я никак не мог понять, за что же именно мне стоило продолжать бороться, если все, что было мне дорого, возможно, уже мертво? Лежит сейчас оно, мое самое дорогое, в одиноком гробу, обитом белой тканью с черной каймой…
На тонувший в земле бетонный блок рядом со мной села ворона и мерзко завопила над сырым простором. Я очнулся, постарался затолкать дурные мысли обратно в самый темный свой угол, сделал большой пьянящий вдох тяжелого бетонного воздуха и зашагал в полном одиночестве обратно к станции. Живой или мертвой, но я твердо решил отыскать Алису, иначе бы просто не смог себя простить.