Смыв с себя мыльную пену, Николай заторопился к выходу. Там, железной двери, местами ржавой, местами все еще покрытой коричневой краской, уже толпились помывшиеся этапники. Один из них, молодой парень, не выдержав ядовитого тумана, яростно заколотил по железу:
- Открывай!
- Все помылись? - Задумчиво спросили из-за двери.
- Все! - в отчаянии заголосил парень.
- Точно? - осведомился банщик. - А то всех, как есть, в мыле погонят...
- Нет, не все! - заорали из тумана.
- Вот когда все - тогда и стукните...
Пар, вкупе с хлорными испарениями, поднимался к потолку, откуда изредка падал в виде тяжелых, обжигающе холодных капель. Николай, стремясь очистить легкие от разъедающего тумана, немного отошел от зеков, кучкующихся у выхода в ожидании чуда, и присел на корточки. Здесь, внизу, воздух действительно был гораздо чище.
Наконец домылся последний из этапников и зеки замолотили в дверь, вызывая банщика. Но тот, как видно, отлучился по каким-то делам и мужиков выпустили лишь спустя четверть часа непрерывного грохота.
Николай, наполовину оглохший и ослепший, утирая тыльной стороной потной ладони слезящиеся глаза, получил из прожарки свою одежду. Проволочные плечики, на которых висели его вещи, оказались раскаленными и Кулин, несмотря на осторожное с ними обращение, все-таки умудрился несколько раз обжечь пальцы.
Вскоре последовал очередной шмон, зеков выстроили в колонну по двое и повели наверх, в камеры. После недолгого блуждания по узким переходам, после десятка решетчатых дверей, по которым вертухаи, верные своим привычкам, оглушительно стучали железными ключами, этапники попали в уже знакомые жилые коридоры хумской тюрьмы.
Мужиков вызывали по фамилиям и, не особо церемонясь, вдвоём, втроём, запихивали в камеры.
Николая бросили в хату одного. Он бросил свой кешер и матрасовку на пол и, после того, как захлопнулась за ним кованая дверь, произнес, обращаясь в пространство:
- Здорово, мужики!
Мужиков оказалось шестеро. Камера - двенадцатиместной. Шконки, как и в большинстве тюрем, деревянные двухэтажные. Так что, из-за любителей к верхотуре, Николаю даже досталось одно из свободных нижних мест, о чем на Пресне он не мог и мечтать. В Бутырке, правда, он спал снизу, но лишь последний месяц. Все первые полтора года заключения ему приходилось довольствоваться вторым ярусом: хата была переполнена и на освободившуюся престижную шконку всегда находились более достойные желающие.
Здесь, впервые за все время отсидки, Николай почувствовал себя как дома. Конечно, сравнение это было весьма не точным, но как еще назвать ту атмосферу спокойствия и тишины, в которую попал сейчас Кулин?