Вопрос так и остался безответным. Все знали, что приказал сам Симонов, которому выездники приволокли ведро украденной в совхозе краски. По одной из версий, дар был не добровольный, просто воры не смогли вовремя толкнуть краску за самогон, за что и поплатились, лишившись того и другого.
Симо'на, таким было прозвище отрядника, можно было понять. За ночь краска, хотя и прикрытая импровизированной крышкой, провоняла весь его кабинет, короче, требовала немедленного применения.
Затянувшись последний раз, Куль встал, бросил окурок на мокрый асфальт, и, с хрустом потянувшись, растёр его сапогом.
- Внимание! - Хрипло пробасил изменённый до неузнаваемости голос. Он шёл из доисторического репродуктора, приваренного на уровне второго этажа и принадлежал ДПНК, майору Семёнову.
- Внимание. - Повторил репродуктор. - В колонии объявляется подъём! Всем осужденным построиться для проведения утренней зарядки!
Для большинства зарядка в колонии АП 14/3 была пустой формальностью. Заключалась она в том, что зеки, стоя в локалках, слушали ритмичную музыку, которая за годы использования плёнки, превратилась в малопонятный хрип, сквозь который изредка прорывались куски фраз. Длилось это безобразие пять минут, за которые те кто припозднился с вставанием, могли привести себя в порядок и выбежать на плац до утренней проверки.
Сколько помнил Куль своё пребывание в этом лагере, ДПНК, дежурным помощником начальника колонии, всегда был майор Семёнов. Плотный, лысый, с багровым шрамом на лбу, который получил во время подавления какого-то зековского бунта, майор резвенько косолапил вдоль строя осужденных, останавливаясь лишь для того, чтобы сопровождающие его прапора успели выслушать рапорт шныря, и сверить количество народа в строю и сказанную цифру. Пока прапора считали зеков, майор рыскал глазами по строю, выискивая что-то ему одному ведомое в лицах преступников.
Зарядка кончилась. Пришла пора строиться и пересчитываться.
Замки локалок звонко щелкнули разом, и зеки, не торопясь стали выходить на монастырский двор. Тут же загромыхала бравурная музыка, которая, по мысли замполита, должна была звать зеков на трудовые подвиги. Но зеки не рвались становиться героями и лишь морщились от хриплых будоражащих звуков.
За два с половиной года отсидки Куль стал относиться к жизни более философски. В тюрьме, маясь от безделья, он еще пытался как-то поддерживать суматошный темп московской жизни. Но, изведя два десятка пар синтетических носков и несчетное количество черняжки на разные поделки, Николай поостыл. Приноровившись к безделью, он вставал со шконки только для жратвы, проверок и отжиманий. К картам и нардам Куль относился спокойно и , если и играл, то лишь, как говорилось на зековском жаргоне, "без интереса", ни на что.