Вместо ответа на вежливый вопрос высокого гостя о направлении и глубине исследованной области, ученая каналья молча поставил свою тарелку на угол стола и, потупив очи, отошел в сторонку. По его поведению можно было смело предположить, что, ежели столько времени заниматься конструированием заменителя мозга, то и самому сойти с ума не мудрено. Но я ошибся. Он оказался вполне нормальным ученым, только ветеринаром из Сельхозакадемии, специалистом по искусственному осеменению. Собчак, видимо, просто попутал оплодотворение с интеллектом, чем задел самолюбие животного лекаря, неведомо зачем попавшего в эту «демократическую» стаю, кормящуюся досыта и веселящуюся до упаду на деньги, извлекаемые из городской казны. Когда от растерзанной кулинарной мозаики осталась лишь гарнирная окантовка, началось более-менее осмысленное общение чистильщиков фуршетного стола. Собчаком интересовались все, а Брэдли – никто. Он одиноко стоял в стороне с полупустым фужером в руке и наклеенной улыбкой, вынужденный внимать лишь переводчице, надо полагать, считавшей, что чем короче юбка, тем выше мода. Половодье вкусно покушавших наконец вынесло на чернокожего американца «демократизированного» до остолопства типа в нечищеных ботинках, который забормотал обычную для этой категории публики чушь о срочном «вхождении в мир общечеловеческих ценностей и необходимости сразу к ним приобщиться».
Мимо меня в направлении «патрона» проплыла супружеская чета Максимовых, знаменитая своими изощренными телемарафонами, которые до сих пор даже опытные следователи не рискуют назвать воровскими. Все представлялись кто во что горазд и как хотели. Поэтому Тамару Максимову с ее несмываемой, порой неестественной ухмылочкой тут воспринимали не телезвездой, а просто как бабу, по виду напоминавшую вялогрудастую, озлобленную, хищную и стервозную сторонницу нравственности из американской Армии спасения. А самого Максимова представляли как ее официального мужа.
Собчак, до отвала насытившись икрой, чуть исподтишка поозиравшись окрест, решил увлечься экранной Тамарой, пожелав с ней сфотографироваться и поболтать наедине кое о чем. Ее муж, получив сухое рукопожатие, был решительно отставлен за спину. Растащив таким образом в пространстве телевизионный дуэтик, «патрон» стал щеголять перед Максимовой своей наигранной веселостью и кружить разговором вокруг этого обиталища пороков в поисках потаенных закоулков удовольствия, как измученный молодой, но неутомимый любовник, затеявший вписать свое имя в синодик дамских ухажеров, павших на привольной ниве. Жена Собчака, неусыпно наблюдавшая с невостребованной стороны за проделками супруга, видимо, в своих предположениях о дальнейшем развитии их отношений зашла помыслами слишком далеко, выражением лица уподобившись Анне Карениной перед финальной сценой встречи с паровозом вместо Вронского. Рискнув несколько разбавить свежие контакты «патрона» хоть каким-то мужчиной, я подвел к нему композитора Успенского, вняв настоятельным просьбам последнего лично познакомиться с новым городничим. Мною в общих чертах были охарактеризованы ровные склоны творческих вершин этого так же, как и Собчак, профессора, только консерваторского, автора прославленной песни «Снега России, там хлебом пахнет дым». «Патрон», сдержанно порадовавшись новому знакомцу, снисходительным тоном дал известному маэстро несколько общих рекомендаций по части музыкальной композиции, хотя сам, надо думать, еще с трудом отличал мелодию песни «Ты морячка, я моряк» от «Болеро» Равеля. Вдоль стола, как курица, однобоко выглядывая остатки съестного, петлял будущий глава комитета по управлению городским имуществом, фамилия которого характеризовала не только национальность, но одновременно образ жизни, помыслы, профессиональную ориентацию, врожденные пороки и породистую склонность к любым взяткам.