«Юридически-легистская духовная позиция, централизм, религиозный и теологический нейтралитет, буржуазный рационализм: эти ингредиенты впервые связываются здесь», так описал это Карл Шмитт. Тем самым Филипп Красивый как бы из ничего создал унифицированное мышление, которое раньше существовало только в неопределенном виде. Основывая свои действия на установленном его легистами светском праве, он с использованием обязательных и обширных законодательных норм способствовал отделению харизматических и традиционных форм законности. Феодальная пирамида вассалов, олицетворение объединенной верностью сеньору средневековой иерархии, постепенно заменяется направленными в провинции представителями центральной власти. Князь впервые предоставляет городской буржуазии долю в исполнении власти, и этот направленный против феодального порядка союз короля с буржуазией впоследствии будет беспрерывно укрепляться вплоть до того дня, когда буржуазия станет достаточно могущественной, чтобы, ссылаясь на нацию, свергнуть зашатавшуюся монархию.
Национальная идея возникает на руинах феодального мира и от эпохи Возрождения до восемнадцатого века развивается в рамках централистского государства, внешняя политика которого потянула за собой фрагментацию европейской ойкумены, как мы подробнее описали выше, а его внутренняя политика душила любое разнообразие в королевстве, что известно всем. Власть окружает себя почти религиозной аурой. Это и есть тот абсолютизм, о котором Юлиус Эвола с полным основанием утверждает, что он является «передачей традиционной идеи единства в век материализма».
Абстрактный и светский характер формирующейся национальной идентичности очень явно проявляется в растущем числе функционеров и чиновников, в дико разрастающейся бюрократии: управляющие, сенешали, губернаторы, интенданты – все функционеры королевской власти, которых после введения передачи постов по наследству набирали в первую очередь из буржуазии. Искусственность национального дела затем снова проявляется в том разрушительном воздействии, которое возымело создание унифицированного национального экономического пространства, что совершалось с шестнадцатого века под влиянием меркантилистических, позже физиократических идей. За двумя более высокими формами индивидуального развития – чистым действием как путем героя и чистым, направленным на аскетизм и познание созерцанием – следует проявляющееся все больше и больше утилитаристское воодушевление благосостоянием и материалистически понимаемым богатством. Отдельного человека больше не призывают к тому, чтобы узнавать себя в более высоком типе человека, в священнике или в рыцаре, так как эти типы людей отодвигаются в сторону буржуазной идеологией, а скорее к тому, чтобы раствориться в размалывающей все и вся конструкции превращения людей в массу, которая несет сначала имя нации, потом класса или человечества. «В этом национализме важно не столько формирование особенного национального самосознания, сколько тот факт, что «нация» стала персоной, независимым существом. До уровня этической ценности поднимается как раз неспособность преодолеть те узы почвы и крови, которые касаются только обусловленной природой и нижней интеллектуальной стороны человека – как раз невозможность отдельного человека добиваться для себя смысла вне коллективности и переданных ему традиций» (Эвола).