Что может стоять за путинизмом Дугина, показывает следующее сообщение Кая Элерса: «Самую большую неожиданность в этот день я пережил во время встречи с Александром Дугином, моим особенным противником на евразийском поле. Я в ужасе от его националистических извращений евразийской идеи, от его мистицизма вокруг «евразийского хартленда» и вокруг миссии России как завершителя Третьего Рима. С давних пор я встречаю его, прежде всего, для того, чтобы провести между нами демаркационную линию.
В этот раз Дугин представляет себя активным представителем многополярного мира, в котором Россия является одним из центров наряду с тихоокеанским и европейским! На мое замечание, что во времена Перестройки и после нее он говорил совсем иначе, выступая за конфронтацию евразийского блока с трансатлантическим блоком, он заявил, что это, мол, были детские болезни из того времени, когда его захватил переизбыток эмоций – мотивированный заботой о сохранении России.
Но это время прошло, благодаря Путину страна консолидировалась. И сегодня на Путина оказывают влияние три мозговых центра: национально-либеральный, евразийско-патриотический и националистический. А сам Путин – что-то вроде смягчающего, регулирующего элемента, который, однако, скоро будет снесен прочь. «Тогда придем мы!» – «Мы», это «евразийские патриоты».
Фронт, о котором мечтает Дугин, отличается от фронта Гейдара Джемаля только религиозным окрасом: Дугин как православно-христианский – Джемаль как мусульманский политический мистик. Следовательно, Дугин воспринимает Джемаля, Проханова и других как тех, кто «за него», т.е. как своих сторонников. Так же как он сам видит себя «за Путина». «После Путина будем только лишь мы или наступит крушение».
Изменчивость идеологии принципиально не мешает нам в этом. Наоборот. То, что позицию Дугина настолько тяжело понять всем ученым, которые занимаются чем-то большим, чем антифашистской агитацией – а для этого все равно нужен фашистский противник, это свидетельство того факта, что речь у него идет не об идеологиях, а о тех принципах, которые по-разному конкретизируются в историческом и культурном плане, в современное время в форме идеологий. Между людьми, которые сохраняют всю свою идентичность с помощью идеологического догматизма, и теми, кто рассматривает идеологии скорее как одежду, которую можно снова снять и отложить в сторону, если изменилась погода, есть принципиальная разница. Последние кажутся оппортунистами, однако это не так, если они крепко придерживаются принципов, стоящих намного выше любых идеологий. «Настоящее государство», о котором говорил Эвола, «империя» и вместе с тем, в конечном счете, политическая сторона «традиции» может осуществляться фашистским, коммунистически-спартанским, языческим, православным, исламистским путем, так как она больше, чем все эти обусловленные исторической ситуацией оболочки. Идеологи безошибочно чуют это: тот, у кого есть более высокие принципы, чем их партийные идеологии, не принадлежит к их компании. Поэтому таких людей как Александр Дугин, Франко Фреда, Карло Террачано или Клаудио Мутти не понимают, или даже клеймят их как путаников, провокаторов или энтристов (внедренных с подрывными целями); так же и «Железную корону» сегодня преследует один узколобый идеолог своим словесным поносом. Так когда-то отодвигали на маргинальные позиции даже Эволу, который в отличие от «настоящего» фашизма, являвшегося, в конечном счете, философией буржуазного либерализма плюс социалистической формой организации, обладал действительно широкомасштабной доктриной. Эта изоляция Эволы, в конце концов, нанесла вред фашизму, который после этого, оставшись без прочной опоры на принципы, оказался исторически преходящим эпизодом.