Не думаю, чтобы я отличался большей жадностью, чем большинство других людей, однако ж возможность приобрести что-то ни за что, даром, всегда прельщала меня. Особенно, когда я мог сделать это своими руками; вот хотя бы ежевика — ради нее я готов изодрать в клочья одежду, обжечь крапивой лицо и руки, и все ради удовольствия добыть недоступное нечто даром, ради счастья держать в пальцах сочные ягоды. То же самое и с грибами; я начал собирать их еще ребенком и, став мужчиной, — продолжаю, хотя и с меньшими силами, но все из тех же соображений. Я заставлю друзей в кровь разбить ноги, лишь бы отыскать еще несколько этих манящих, как болотные огоньки, деликатесов; в глубине души я всегда надеюсь снова найти нетронутое кольцо грибницы, так что хватит и самим попировать, и продать с чистой прибылью. Такие вот слабые шансы прочными канатами привязывают многих из нас к занятиям и хобби, которые, подумай мы о времени, какое мы на них тратим, доказали бы, что даром ничего приобрести невозможно. И, как часто повторяла моя жена, не такая уж большая выгода набрать три фунта диких ягод ценой разодранной рубашки и огромного счета в прачечной.
Наступала весна, и я с жадностью посматривал на вздымавшиеся за полоской прибрежного песка мрачные громады корнуоллских скал — я знал, что скоро чайки начнут вить там гнезда и откладывать свои крапчатые черно-голубые яйца; на мой вкус яйцо чайки — самое что ни на есть лакомство, тогда как куриное яйцо — всего только и есть, что куриное яйцо.
Итак, с благословения жены, получив милостивое разрешение взять одну из ее драгоценнейших корзин и надев пару старых калош, я двинулся к скалам.
Я знал каждую пядь дороги и вскоре уже карабкался по отвесному склону, который — будучи сухим — представлялся безопасным даже моему настороженному взору. Чайки, со свистом прорезая воздух, прочерчивали небо, потом замирали, падали вниз и снова взмывали ввысь. Я не спускал глаз с утеса, чувствуя себя чем-то вроде мокрицы, пробирающейся в башню, где они устроили свой дом. Вершина утеса была довольно плоской. Вскарабкавшись, я встал на ноги и обозрел землю в поисках драгоценных яиц. К моему разочарованию, я обнаружил только три, тогда как рассчитывал по крайней мере на три дюжины, хотя и заметил десятки грубо сложенных пустых гнезд, засыпанных шелухой от моего посевного зерна. Я не мог позволить себе принести домой всего три яйца — на ленче нас будет шестеро и я пообещал жене, что обеспечу piece de resistance [* piece de resistance (фр.) — самое настоящее лакомство] Спускаясь с утеса, я заметил, что огромное количество чаек кружит над выступом главной скалы в 30 метрах надо мной. Туда, подумал я, и ходит за яйцами мой приятель, потому что он всегда возвращался с полной корзиной и продавал по девяносто копеек за дюжину — вот оно кое-что даром. Скала эта выглядела для подъема легкой, т. е., не труднее той, на которую я взобрался, так что, зажав корзину в зубах, я начал подниматься. Через десять минут я уже стоял на вершине, корзина моя была полна — это и в самом деле было легко. Я выкурил сигарету, полюбовался видом, размышляя о той радости, которую доставит жене моя добыча, и о том, сумеет ли она сохранить яйца до зимы. Яиц у меня было на три рубля; кое-что ни за что — я был счастлив. Я поднял корзинку и посмотрел, пытаясь найти спуск. Но я не мог себе представить, как умудрился взобраться туда, где теперь стоял. А стоял я на уступе шириной чуть больше метра; позади меня, нависая, возвышался утес с отвесными склонами, на который взобраться, я знал, невозможно. С двух сторон был обрыв высотой в 30 метров, у подножья которого валялись громадные камни и ревело море. Впереди уступ сужался, образуя полоску в 30 см шириной — не шире доски, — по обеим сторонам которой тянулся крутой обрыв — ухватиться там было не за что.
