— Труженики, труженики, — говорит он.
Рыбак хмурится, опершись руками о стол, приподняв плечи, безучастно смотрит прямо перед собой.
— Думает, я насмехаюсь. Да не насмехаюсь я, сынок. Люди за это гибли. Знаю, я знаю.
И торопясь уйти, поскорей купил рыбы.
Сейчас придет почта. На высокой колокольне как раз пробило девять. Это серьезное напоминание. Тоненьким голоском вторил колокол с белой каменной церковки на берегу. Звон его сверлил уши, заставлял людей думать о смерти (то есть о попах), он завывал, как сельская дворняга, бесконечно, днем и ночью, не заботясь ни о чьих нервах.
Подгоняемый страхом, человек поспешил дальше.
«Погиб. Погиб или умер, это ясно. Погиб мой малыш. Не было случая, чтоб кто-нибудь вышел живым и здоровым и об этом никто бы не узнал. Погиб ты, сынок, знаю я. Знаю очень хорошо», — думал он, потихоньку отпирая квартиру.
И по-спортивному оттягивая носок, чуть наклоняясь вперед и равномерно распределяя тяжесть тела на обе ступни, обычной своей походкой он дошел до кухни.
Жена не обернулась. Она гладила жакетку — изношенную тряпицу, одну из немногих вещей, уцелевших во время оккупации. Она собиралась выйти в город.
— Вот продукты. — Он опустил сардины на стол. — Вот продукты, — повторил он спокойным голосом, точно все шло, как надо.
Она продолжала гладить, пережидая, пока пройдут первые минуты, схлынет приступ жестокой ярости, неожиданно стиснувшей грудь.
Снаружи под окном звонко щебетали ласточки. Солнце заливало кухню.
Она подошла к окну, опустила жалюзи, потом немного подняла их, движения ее были порывисты.
Ласточки продолжали нежно щебетать над домом.
— Лето началось, — выглянув во двор, безмятежно сказала она. И тут же пожалела о своих словах, с преувеличенным вниманием нагнулась над утюгом. «Не будет больше грести мой малыш», — добавила она про себя. Она отчетливо видела, как, покрытый курткой, он стынет и умирает на тощей кляче. — Я схожу сейчас на развалины, — вслух произнесла она.
Он постучал пальцем по портсигару.
— А, развалины, развалины, — загудел он. — Ребенок под каждым облаком, — добавил он тише.
— Что под каждым облаком?
— Так говорят в наших местах, когда братья делятся: я тоже, дескать, хочу иметь под каждым облаком земли, то есть побольше иметь.
— Не говори глупостей.
— Глупости, да.
Развалины, по крайней мере, принадлежали всем. Здесь она сможет услышать и о тех, кто возвращается из плена, из лагерей, из Германии, Италии да и из Англии, Америки, Франции, — куда только не заносила людей война.
— Рыба недорогая, — сказал он и направился в ванную мыть руки. Потом прошел в спальню и прислонился к окну: хотел узнать, что произошло на улице, пока его не было.