Она не произнесла этого вслух. И Ольяду ничего не сказал ей. Новинья направилась в свою комнату – узнать, почему там горит свет.
– Мама! – окликнул ее Ольяду.
Он стащил наушники и уже вытаскивал из глаза разъем.
– Да?
– У нас гость. Голос.
Новинья почувствовала, как внутри у нее все холодеет. «Не сегодня!» – закричала она, не разжимая губ. Но она знала, что не захочет видеть его ни завтра, ни послезавтра, ни вообще когда-нибудь.
– Его брюки уже высохли. Сейчас он в твоей комнате – переодевается. Надеюсь, ты не возражаешь.
Из кухни вынырнула Эла.
– А, ты уже дома, – улыбнулась она. – Я приготовила кофе и для тебя.
– Я подожду снаружи, пока он не уйдет.
Эла и Ольяду переглянулись. Новинья поняла: они воспринимали ее как проблему, которую надо срочно решить. Очевидно, они уже готовы подписаться под тем, что собирается здесь делать Голос. «Ну что ж, я – проблема, но не вам, детки, ее решать».
– Мама, – начал Ольяду, – он вовсе не такой, как говорил епископ. Он хороший. Добрый.
Новинья ответила ему самым саркастическим тоном, на какой только была способна:
– С каких пор ты стал разбираться в добре и зле?
Ольяду и Эла снова переглянулись. Она знала, о чем дети сейчас думают: «Как нам объяснить ей, что она ошибается? Как переубедить ее?» – «Никак, детки, никак. Меня невозможно переубедить. Либо натыкался на этот ответ каждый день своей жизни. Он не узнал от меня тайны. Не моя вина, что он мертв».
Но кое-что им удалось: они отвлекли ее от уже принятого решения. Вместо того чтобы выйти за дверь, она проскользнула в кухню мимо Элы, не коснувшись дочери. На столе четким кругом стояли миниатюрные кофейные чашки. В самом центре пыхтел и дымился кофейник. Новинья села, положила руки на стол. «Итак, Голос здесь и первым делом пришел ко мне. Ну а куда еще он должен был пойти? Это моя вина, что он здесь, разве не так? Еще один человек, чью жизнь я разбила. Как жизни моих детей, Маркано, Либо, Пипо, мою собственную».
Сильная, но на удивление гладкая мужская рука протянулась из-за ее плеча, взяла кофейник, и из тонкого носика в белоснежную чашку полилась струя черного дымящегося кофе.
– Posso derramar?[22] – спросил он.
Что за глупый вопрос, он ведь уже наливает! Но голос говорящего был мягок, и в его португальском чувствовался легкий кастильский акцент. Испанец?
– Desculpa-me, – прошептала она. – Простите меня. Trouxe o senhor tantos quilômetros…[23]
– Мы измеряем дальность полета не в километрах, Дона Иванова. Мы измеряем его в годах.
Слова звучали обвинением, но голос говорил о мире, о прощении, даже об утешении. «Этот Голос может соблазнить меня. Этот Голос – лжец».