— Не надо Бориску.
— Самому страшно. Ты комнату видала?
Я в ужасе затрясла головой.
— И не ходи. Летавицы загрызут. — Он горестно вцепился в хвост зубами, подсчитывая нанесенные ему убытки. — И где я им столько деньжищ возьму, чтоб каждый день вином поить?
Столовая медленно наполнялась народом. Правда, наполнению мешала яростная склока, устроенная девицами с нашего этажа. Лейя отдувалась за нас за всех, отгавкиваясь от скандалисток, и медленно отступала под натиском превосходящего врага. Я билась головой о столешницу, представляя себе кошмар грядущих дней. Алия сидела безучастная к миру, как истукан на капище, и лишь едва заметно шевелила губами, изредка загибая пальцы. Подсчеты ее длились недолго. Мавку смяли, и разъяренная общественность взяла нас за шкирку как главных и несомненных виновниц превращения этажа в хлев.
— Веселенькое начало, — вздохнула я, получая в руки тряпку и лопату. У проклятого Бориски, судя по всему, случился острый приступ медвежьей болезни.
До звонка я драила жилое крыло и лестницы, мавка заливалась в нашей комнате горючими слезами, а Алия с ревом гоняла особенно остроумных недоброжелателей ведром по Школе. Вернулась она красная и злая, но почему-то без ведра, а с бочонком на плече.
— Все, хватит ерундою заниматься, — решительно заявила она. Без откупа нам в Школе не жить.
Прихватив с собой зареванную Лейю и мрачного, как дух отчаяния, Гомункула, она отправилась широким шагом завоевателя империй в котельную, царство истопника Злыдня. Нрав у Злыдня соответствовал имечку, но зато всю печную нечисть он держал в кулаке. Одним словом, не последним человеком был (или нечеловеком, тьфу ты пропасть).
Истопник, как и положено, был черен, кряжист и красноглаз. Маленькие рожки смолено блестели, а шерсть, наоборот, была словно присыпана вся пеплом. Одеждой он, как и Рогач, не пользовался вовсе, стоял посреди котельной с огромной кочергой-шуровкой и покрикивал на юрких бесенят, которые полудюжиной чистили печь. Из огромного ее зева летела сажа. Бесенята сновали туда-сюда с ведрами. Кто-то кричал «И-эх», и в трубе шуршало, словно пробегало стадо мышей.
Во второй печи ревело пламя, но к привычному гулу огня примешивались песни и покряхтывания «ух, хорошо, эх, хорошо».
Мы с Лейей прижались друг к другу, как две коровы посреди чужого двора, зато Алия, промаршировав до Злыдня, решительно и даже по-хозяйски потребовала:
— Ну?
— Где? — отозвался Злыдень, и лаквиллка показала на сидящего у меня на руках крыса:
— Вот.
— Ага, — прищурился рогатый истопник, и не только крысу, но и мне стало нехорошо. Глазки Злыдня показались мне угольями, жар от которых обжигал.