Эти и другие счастливые свидетели…
А теперь, чтобы успокоить меня,
Переверни меня (на другой бок),
Прибавь скорость,
Опусти стекла окон,
Этот прохладный ночной воздух
такой странный…
Пусть целый мир заглянет вовнутрь,
Те, кто тревожится, кто все видит,
Я твой пассажир,
Я твой пассажир…
Опусти их, и положи их на меня —
Чудесные прохладные сиденья,
Чтобы удобнее было вашим коленям…
Теперь, чтобы успокоить меня,
Еще раз переверни меня,
Не перетаскивай меня (с места на место),
Не будете ли вы так любезны,
Не прибавите ли вы скорость на этот раз?
Опусти стекла окон вниз,
Этот холодный ночной воздух
такой странный…
Пусть внутрь заглянет весь мир,
Те, кто тревожится,
Те, кто понимает,
Что опустит эти запотевшие стекла вниз,
И вновь поймает мое дыхание…
А потом ехать, и ехать, и ехать,
Всего лишь отвезите меня обратно домой…
Еще раз…
Здесь, как всегда, я лежу,
Не позволяйте мне идти,
Доведите меня до грани…
Американский пассажир «арийскому» персонажу не пара. Ника — кого сопротивления действительности, лежит себе валенком под слоем легкой мистической пыли (присутствует тема воровства дыхания демонами или невидимками, затронутая, кстати, чуть раньше АРИЕЙ в «Потерянном Рае»).
Меня в жизни никогда не интересовали пассивные люди, назову их «неосознанно американскими пассажирами», я всегда уважала и любила людей действия. Action. Об одном из таких, собственно, и сочинялась «Огненная стрела».
Из истории «нехороших» пушкинских совпадений
Невыносимая легкость бытия мне не грозит. Последнее время жизнь так круто завернула свои гайки, что дышать почти нечем. Остается только смеяться и, рассекая плывущую навстречу толпу, фальшиво петь одной мелодию хора рабов из оперы Джузеппе Верди «Набукко». Слух у меня так называемый «внутренний»: когда слышишь все неверные чужие ноты, но сама в ноту попасть не можешь. Для искоренения этого дефекта надо заниматься ненавистным с детства сольфеджио.
Прихожу в конторку под названием «Оптика», заказывать очередные очки, рассказываю даме-приемщице пару нескучных коротких историй.
— Вы такая веселая. — с хорошо читаемой завистью в голосе произносит рыжеволосая приемщица, выписывая мне квитанцию, — у вас в жизни, наверное, все так хорошо…
— Точно, — радостно отвечаю я, — лучше не бывает. Знаете, как моя фамилия?
— «Пушкина», — уверенно отвечает приемщица, читая написанное на бумажке.
— Нет, не Пушкина, — продолжаю я и с удовольствием отмечаю изменение формы лица моей несчастной собеседницы. Нормальное овальное лицо резко вытягивается по вертикали. — Не Пушкина, а КАТАСТРОФА.
Во вторник, 3 июля 2001 года, я написала для «Московского каннибальца» (т. е. «Московского комсомольца») статью, которую окрестила весьма элегантно: «Шесть концертов и одни похороны» (по аналогии с названием фильма «Четыре свадьбы, одни похороны»). В число концертов входили: концерт группы SKATAUTES, фестиваль Зеппелиномании, фестиваль «Улица яблочных лет», концерт КРЕМАТОРИЯ в День защиты детей, концерт «THE DEFTONES». «Похороны» были описанием не настоящих похорон, а пересказанное в непринужденной манере сообщение о смерти 83-летнего блюз-мена Джона Ли Хукера… Последняя фраза статьи гласила: «Описания шестого концерта не будет, его место сожрали похороны…». Поставила я точку в компьютерном тексте, и тут же на землю рухнул авиалайнер, жертвами катастрофы стали 143 человека… Был объявлен национальный траур. Выпускающий редактор в «МК» схватился за голову: «Нельзя такой заголовок! Что за шуточки!». И статье дали какое-то нейтральное, позорное имя.