Там о тоске ты не вспомнишь ни разу,
Теперь мне с тоскою в сердце жить…
Лишь в полнолунье мы будем вместе,
Но я не смогу тебя обнять —
Ты сквозь меня пройдешь, словно ветер,
Как тень от небесного огня.
В написании этих строк повинна все та же Германия. Вернее, немецкий романтизм. А еще точнее — картина из одного немецкого замка, зафиксированное на потемневшем от времени полотне настроение. Э-э, уточню: из разграбленного замка.
Может, не совсем патриотично употреблять здесь слово «разграбленного», а стоит изобрести что-нибудь типа «экспроприированного». В 1945 срабатывала тривиальная формула: гансы-фашисты грабили и уничтожали нас, почему бы нам не ответить тем же? Эшелоны, груженные «экспроприированным» барахлом, исправно уходили на Восток. Адъютанты (или порученцы) высших чинов следили за погрузкой таинственных ящиков, не забывая и о себе. И в солдатских фанерных чемоданчиках тоже пряталось кое-что. Об этой неприглядной странице победоносного шествия к логову Гитлера отец никогда не рассказывал. Все больше про КП товарища Жукова. Но одним долгим летним вечером, по старой доброй дачной привычке, по всей округе отключили электричество, и в сумерках, под сухонькое «венгерское» боевой летчик поведал своим детям о войне то, о чем, вообще-то, и взрослым лучше не знать.
На трофейной картине были изображены тоскливые пирамидальные тополя, листву которых уже тронула неизбежным тленом осень, и белое надгробие… Под ним, насколько я понимаю, покоилась какая-нибудь истощенная чахоткой фрейлен или же он — истощенный любовными муками душка-барон фон Тузельдорф.
В полнолуние на верхнюю плиту надгробия опускалось серебристое облачко, из которого быстренько материализовывался десяток-другой крохотных крылатых брунгильд. Эти нечистюльки (язык не поворачивается назвать столь прелестные создания «нечистью») вальсировали над покойницей, заточенной в мрамор, до третьего петушиного крика.
Ночь в стиле призрачных буги.
Сюжет № 10
Тому, у кого нет заброшенной дачи, ее необходимо выдумать: мысленно выстроить дом с крысой-тусовщицей, жрущей пачками универсальную отраву «Шторм» и поющей после полуночной трапезы морские матерные частушки, и давно прочитанными книгами. Такой дом у нашей семьи пока есть — всего час езды на мопеде «Honda Dio» от Москвы по Киевскому шоссе. Там и живет в бессрочной ссылке полюбившийся мне Заратустра.
Соседи то и дело присылают жалобные телеграммы о постоянных драках между близнецами с непонятными восточными именами типа Спента-Майнью и Ангро-Майнью. Близнецы бьют друг друга по смуглым лицам, и по всей округе расползается вонючее зло: свиньи дохнут в глубоких канавах, тети шуры и тети нади наливаются самогоном и мутузят своих подверженных нападению вульгарного канцера мужиков, в домах постоянно вылетают электропробки, а у бабки Лизаветы дохнут умеющие романтически вздыхать по отсутствующему петуху куры. Но самое уморительное заключается в другом: дед Ариман, он же закосивший под местного ассенизатора князь тьмы, исподтишка норовит придушить разъезжающего на белом «Форде» красавчика Ормузда, набрасывая ему на шею шелковую удавку… И, не достигнув желаемого, в падучей бухается в ближайший затянутый зелеными бляшками пруд, и скулит в затхлой воде 3000 лет, не меньше… Короче, тусовка вокруг заброшенной дачи, с колючей облепихой вдоль забора, та еще. Именно там, как говорят тайные почитатели культа огненной воды, в 10 метрах от железнодорожного полотна и появится последний спаситель, привлеченный треском чубов дерущихся близнецов, нальет вечно хмельным жителям не то города, не то большой деревни по стопарику элексира бессмертия и возвестит тихим голосом о рождении нового мира.