Силы прибывали медленно; подолгу бывал во сне, а если не спал, то бездумно разглядывал пучки трав и кореньев, которыми сплошь были завешены стены и столь; или глядел на козу Лешку — ее вначале пугался, думал: как есть нечистик рогатый, а бабка Кульчиха — ведьма, но скоро пообвык и даже умилился с добрых глаз, а Лешка, почувствовав расположение, стала подходить, осмелилась приближать свою морду и дышать в лицо, лизала шершавым языком руки. И пес Муха, па ночь зазываемый в хату, как объяснила Кульчиха, чтоб не загрызли волки, тоже стал привычным, и Мишке мерещилось, что он с давних лет живет под этой низкой столью, откуда исходят дурманом сухие травы, и с этой седой, иссушенной временем старухой, которая ростом была чуть выше Лешки, но которой, вспоминалось, все боялись или побаивались, и с этой ласковой бородатой козой, и с бурнастым псом, который свирепо облаивал конного паробка, привозившего старухе припасы. Радовался, что жив, оживает, но хотелось лежать и лежать, вот так, беззаботно, только бы в боку перестало жечь. Как-то ночью не спалось — гудело в лесу, ветер бил в крышу, свистел в щель,— спросил старуху:
— Скажи, Кульчиха, ты была молодой?
Впервые шептунья удивилась:
— А как же, была!
— И муж у тебя был?
— Был,— сказал старуха, и боярин ожидал обычного ее смешка, но она не хихикнула.— Был,— повторила старуха.— Дед твой как-то призвал моего на коня — в погоню шли, где-то там его и убили, вот, как тебя, ткнули рогатиной, но назад не привезли. И экая судьба — все целы, один мой сгинул.
— А потом? — спросил Мишка.
— Потом дед твой хотел мне другого мужа прислать, только раздумал. С тобой, сказал, никому пе будет счастья. Хочешь, дегтяря дом пустует — живи, а деревню оставь.
— Отчего так? — удивился Мишка.
— А мать ворожила. И мне, мол, тяжелый глаз перешел.
— Не скучно без людей, Кульчиха?
— Ты разве не человек? — спросила шептунья и хихикнула.
— Ну, я. Ты ведь не всех берешь.
— Кого хочу, того беру, а другие сами приходят: у кого смок корову сосет; кому ведьму отпугивать; эту муж бьет — нашептать, чтобы не бил; та хворает, у той дитя молчит — чтоб заговорило; кого гад укусит; кого трасца бьет — побольше вижу людей, чем ты.
— А я скажу, боярин,— продолжала старуха, помолчав,— что мне так и лучше. Вот лес за стеной, в нем каждой травинке земля дает силу, я знаю — какую. Вот ты помирал — я выходила, будешь жить. Вон сколько корешков, стебельков, листиков, никто не знает, как брать, голосов не слышит — я слышу, они из-под земли мне шепчут! И заветные слова я знаю, вы — нет. Хоть ты слышал, а не запомнил, а запомнишь — с пользой не повторишь. На каждое слово свой есть час. Одни в звездную ночь можно шептать, другие, когда Вечерница выходит, другие — под утро, когда звезды меркнут, а еще другие, если серп месяца рогами на Гусиную дорогу глядит. А слово для смелого не то, что для боязливого. На зимней дороге волков отвести — тоже отдельное слово есть. Вурдалака прогнать — тоже особое...