Оглядываясь, магистр видел, что комтуры дрожат в боевом нетерпении. Понимал, что творится у них в душе, сам томился медленным ходом времени — последние минуты всегда тянутся как часы. Не терпится, да, но надо ждать, пока они не заполнят своими толпами все долы от Танненберга до Людвиково — три версты в длину, а уж вправо от Танненберга и влево от Людвиково им не дадут спастись гиблые топи, всех задержат, многие найдут вечный приют в ржавой жиже. Хорошее поле боя! Один недостаток — холмистое; пологие>; правда, холмы, неглубокие долины, но все равно соседние клинья не смогут наблюдать успехи один одного, вот как сейчас скрыта холмами большая часть польских хоругвей, и неизвестно, что там делается,
Вдруг брат Фридрих указал ему на Витовта: «Вон — гарцует на черном мерине!» Юнгинген проследил, как Витовт, если это был он, проскакал за тылами своих гуфов. «Носится, суетится,— с неожиданной жалостью подумал магистр,— а кто-то воткнет копье, или опустит меч, или ударит в бровь шальная стрела, и повалится под копыта, как простой кнехт». Но прочь боль сердца, прочь жалость! Бог свел на этих холмах, значит, так ему угодно. Враги построились, ветер полощет их стяги, полоса непримятой зелени шириной с полет арбалетной стрелы отделяет их от лучших немецких мечей. Пусть рванутся, пусть, разгоняя коней, перейдут бурую ленту дороги из Людвиково в Танненберг, за которой их поджидают прикрытые дерном глубокие волчьи ямы, утыканные острыми кольями. Весь вчерашний вечер тысяча кнехтов готовила эти западни, вывозила за деревни желтый песок. Сделано добротно; никто не различит, словно не люди, а бог в день сотворения мира нарочно создал здесь пустоты, чтобы заполнить их сегодня поляками, литвой, схизмой >13>. Когда их предхоругвенные с криками ужаса и дикой мыслью, что их поглощает пекло, посыплются па колья, а сверху на них повалится второй ряд, а третий перекатится по их головам и утопчет, и сломится удар, и четвертые, пятые ряды начнут осаживать лошадей, тогда на них ударят стальные колонны Валленрода и Лихтенштейна — сорок четыре отборные, крупные хоругви, выставленные комтурствами, епископами и городами. А сотня бомбард усилит торжество минуты ядерным градом, пусть не очень гибельным, но неприятным, заставив врага шарахаться, метаться, сталкиваться и, обгоняя друг друга, бежать. А тогда к тем клещам, в которые возьмут литву и поляков Валленрод и Лихтенштейн, подключатся шестнадцать хоругвей запаса,— он, великий магистр Ульрик фон Юнгинген, поведет их в бой лично,— и, господи справедливый, не вица Ордена, что покатится по земле множество голов.