Аделаида, не в силах больше сдерживаться, от страха, но больше от обиды и безысходности заревела в голос.
Папа начал нарезать привычные круги вокруг мамы:
– Башина вур! Башина вур! – советовал он ей.
Вдруг он обратился к ревевшей, как белуга, Аделаиде:
– Бэсовестни! Нэ кричи! Ребйонка разбудиш! Ребйнок тока заснул эле-эле. Ребйнок праснёца! Посмотри, как ты маму разнэрвировала!.. Сэчас из-за тебя ей будэт сэрцэм плохо! Извинис, сэчас же! Извинис, каму гавору! Скажи, что болшэ так не будеш! Тэбэ уже шест лэт, у тебиа растот млачий братык, катори ти далжна кантралироват, а ти пасмотри, чэи занимаэся!! Извинис перед мамай, а то я сечас нэ знаю что будэт! Скажи – извини, мамачка! Извини, мамачка! (Бессовестная! Не кричи! Ребёнка разбудишь! Ребёнок только заснул еле-еле. Ребёнок проснётся! Посмотри, как ты маму разнервировала! Сейчас ей из-за тебя сердцем будет плохо! Извинись сейчас же! Извинись, кому говорю! Скажи, что больше так не будешь! Тебе уже шесть лет, у тебя растёт младший братик, которого ты должна контролировать, а ты посмотри чем занимаешься! Извинись перед мамой, а то я сейчас не знаю, что будет! Скажи: извини, мамочка! Извини, мамочка! Поцелуй маму!)
Папа подталкивает Аделаиду в спину в сторону мамы. Аделаида, стараясь плакать не так громко, чтоб не разбудить Сёму, стараясь дотянуться до маминой щеки, лезет целоваться.
– Мамочка! Извини меня, пожалуйста! Я больше так не буду! Я буду внимательной!
Мама становится на цыпочки и отворачивает лицо.
– Аделаида! Чтоб ты сдохла, Аделаида! Не нужны мне твои поцелуи! Посмотри, дерьмо собачье, что ты со мной делаешь! Чёрт с тобой – иди мой рожу, пока ребёнок правда не проснулся, и убирайся спать. Видеть тебя больше не могу!.. Чтоб ты сдохла уже скорее, а-а-а!
Прошло несколько дней, прежде чем Аделаида поняла, что маме новый сценарий очень понравился. Особенно финал с мольбами о прощении. Кроме того, мама стала совсем без напряжения входить в роль великомученицы, которая безропотно несёт «свой крест» (она так и говорила: «Несу свой крест!..») и перед которой периодически Аделаида должна извиняться за весь мир. Для внедрения в жизнь наказания за разного рода тяжёлые проступки отныне был выбран оптимальный сценарий.
Великомученица мама, конечно, в заглавной роли; папа нечто среднее между распорядителем бала и конферансье. Мама начинала первой, медленно и выразительно, как бы производя психическую атаку. Потом от своих же монологов она распалялась всё больше и больше, говорила всё громче и громче, потом плавно переходила на крик. Именно с первым криком мама обычно и приступала к физическим воздействиям. Причём, Аделаида не пыталась ни уворачиваться, ни убегать. Она просто громко ревела, каждый раз как бы забывая, что чем раньше начнёшь просить прощения, тем быстрее всё это закончится. После третьего или четвёртого выпада маминой правой, на арену выходил папа. Он начинал бегать вокруг неё и тошнотворное «башина вур!» (По голове не бей!) перетекало в «извинис сечаже!!!» (извинись сейчас же!). Папа как бы подавал Аделаиде команду, мол, получила заслуженное, а теперь, если хочешь изменить ситуацию, – давай, приступай к отведённой тебе роли и начинай просить прощения! Четвёртое действующее лицо – Семён, чаще всего молча наблюдал за перипетиями с таким же живым интересом, как смотрел мультик про Карлссона. Он садился на диван, или в кресло, жуя какую-нибудь конфету. В глазах его горело неподдельное любопытство и азарт. Казалось – его очень забавляют эти сцены и он каждый раз разочаровано вздыхал, когда Аделаиду, наконец, отправляли умываться…