В спальне кто-то тяжело дышит и двигает кровать. Зачем он её двигает?! Сколько не уговаривает себя Аделаида, что это не её кровать, становится всё страшнее и страшнее.
Ей кажется – вот сейчас этот «кто-то» покончит со спальней и тихими, бесшумными шагами, почти не касаясь пола, войдёт к ней в комнату. Он протянет к ней свои костлявые руки и потом положит их ей на плечи именно так, как ей сто раз чудилось…
Когда этот «кто-то» приходил в хорошую погоду, Аделаида, как и раньше, вешает на шею ключ на капроновой верёвочке и выскакивает во двор. Сегодня это исключено! Вон как маленькие короли тонут пачками, куда уж ей! И даже под то дерево не сядешь, потому, что уже перед лавочкой такая лужа! И там вообще асфальта нет. Там вообще уже не пройдёшь. Но ведь страшно! Реально страшно одной сидеть в квартире, наполненной разными звуками!
Сперва она залезла под стол. Однако стол стоит в самом центре комнаты, и к нему свободно можно подойти со всех сторон! Тогда она села на диван и крепко прижалась к спинке. И опять оставалось расстояние между спиной и стенкой в спальню. Там вполне мог кто-то поместиться! Аделаида металась по комнате, не зная, что делать. Если все вот эти, которые наполнили комнату, не исчезают и не прогоняются, то должно же в квартире быть хотя бы безопасное место!
Шкаф! Как здорово! Шкаф! Как она могла про него забыть! Замечательный, такой большой, с двумя створками. Мама зовёт его «гардероб». Да, пусть он будет «гардероб»! Когда частенько они с Сёмкой играют в прятки, Аделаида прячется от него в гардероб, а потом выпрыгивает на брата, и тот страшно пугается. Он орёт, закрывает лицо руками, но потом им опять становится весело. Правда, мама не разрешает делать такие вещи, говорит, что весь шкаф упадёт, и прямо на Аделаиду. Но сейчас-то никого дома нет, значит – и ругать её некому! Как только кончится дождь и уйдёт «это» из соседней комнаты, она тут же и вылезет!
Ах! Как уютно и тепло было в шкафу! Темновато, правда, немного, но если дверь не закрывать полностью, а оставить ма-а-аленькую щёлочку, то тут вполне можно просидеть и до прихода мамы и папы. И ещё очень замечательно пахнет нафталином от зимних вещей и мамиными духами. Кажется, мама кому-то рассказывала, что это «Быть может…», польские духи.
Аделаида любила эти запахи: так пах её дом, где нет дождя и мокрых веток акаций. Она примостилась на какой-то узел, немного поелозила, успокоилась и начала мечтать.
Ей вспомнилось, как у неё, пока она не пошла в школу, была «масса времени», по выражению мамы. Слово «масса» напоминало ей кусок масла. Она догадывалась, что имелось ввиду «много времени». Да, действительно было! А как они с Кощейкой в эту массу лазили к ней в огород смотреть пчёл, и одна залезла Аделаиде в волосы и очень больно ужалила! Как вместе кормили хлебом очередного Кощейкиного ничьего щенка. Щенок ни за что не хотел есть хлеб, и они вдвоём запихивали ему в розовую пасть жёванные мякиши. Как шили куклам наряды, забившись в угол у Кощейки дома между кухонной стенкой и столом. Аделаиде захотелось, чтоб всё это вернулось снова, чтоб вернулось время, когда не было ни «Морины и Муки», ни Ленки Кусовой, которая так и не дала никому сесть к ней за парту; ни такого дождя. «Разве может время бежать так быстро?! – думала Аделаида. – Всего только несколько месяцев я школьница, а кажется, что это уже целые сто лет!». Неужели теперь всю жизнь так будет?!