— Вот то-то! Хоть у папы и есть недостатки, но он, во-первых, мой отец, а во-вторых… достаточно «во-первых».
— Значит, все-таки счастливая? — ухватился я.
— Только не дери нос. Уж если на то пошло — знаешь, какие люди делали мне предложение?
— Черт с ними! — сказал я. — Пошла-то все-таки за меня. Дай я тебя за это поцелую…
У тебя была славная привычка. Ты не позволяла на себя смотреть, когда я тебя целовал. Ты закрывала своими пальцами мои глаза. Так было даже приятнее, с закрытыми глазами.
— Остынет кофе, — сказала ты.
— Я еще сварю.
— Подожди. Значит, по-твоему, я должна тебя теперь благодарить, что ты меня взял за себя и этим вроде спас от «Галантереи» и вообще?
— Нет, нет, — сказал я. — Запомни, всю жизнь только я, я буду тебя благодарить. Поняла?
— Врешь?
— Нет…
Эта мысль, что ты чем-то обязана мне, не переставала тяготить тебя и тогда, в первый день, и позднее. Но в первый день, хоть ты время от времени и говорила мне неприятные слова, и я обижался на тебя, ничто еще не могло нас поссорить: все неприятное заглушалось острым, горячим чувством близости.
После завтрака, несмотря на то, что мы выпили кофе, нас потянуло ко сну, и мы легли и спали; после обеда опять спали, а перед ужином решили пойти погулять. Ты надела серый шерстяной костюм — подарок отца, сняла с вешалки плащ и вдруг остановилась перед дверью.
— Мне стыдно выходить на улицу: все будут смотреть.
— Никто же ничего не знает, — сказал я.
— Как же не знают: полночи орали, топали; все знают, что была свадьба.
— Ну и что? И пусть в конце концов смотрят. Посмотрят и перестанут: привыкнут.
— Тебе хорошо, ты не первый раз, и тебе не стыдно.
— Женился-то я первый раз, дурочка ты моя!
Я почти силком надел на тебя плащ, и мы вышли.
— Валера, а почему вам, мужчинам, можно иметь до женитьбы, а нам нет — считается позор? — сказала ты негромко, держась за мою руку.
— Не знаю, Танечка.
— А что ты вообще знаешь?
— Ничего не знаю. Ага.
Мы уже шагали по мокрому асфальту нашего огромного, заросшего липами и акациями двора. Никто на нас не обращал внимания, не смотрел, и ты улыбнулась.
— А ты, Валерка, забавный. Ты хороший.
Это был единственный случай, когда мое откровенное «не знаю» не вызвало у тебя раздражения.
— У тебя много было до меня? — спросила ты тут же.
— Немного, — сказал я. — Почти никого не было. А теперь вообще — только ты. До конца.
— До конца? Клянешься?
— Клянусь.
Мимо прошла «Волга», покачиваясь и разбрызгивая лужицы. В окнах на втором этаже зажгли свет.
— Поклянись и ты, — сказал я.
— Клянусь. Но если когда-нибудь ты нарушишь — я нарушу тоже, хоть мне этого и не надо. Давай лучше говорить о другом. Или лучше всего пойдем в кино.