Я пытался следить и за тем, что ты ешь и все ли получаешь, что тебе необходимо как кормящей матери: молоко, творог, яблоки, квашеную капусту, лимон, рыбий жир, печенку. Я прочитал, что грудной ребенок любит и даже нуждается, чтобы его время от времени поносили на руках, и с удовольствием брал Машеньку на руки. Я перестал курить дома — выходил на лестничную площадку. И вообще старался делать все, чтобы тебе и Машеньке было хорошо.
Я чувствовал, что тебе нравится такое мое участие во всех делах, что ты даже чуточку удивлена. А для меня это было естественно: я служил любимым. И мне было приятно служить вам. Строго говоря, я столько же служил вам, сколько себе. Казалось, какой может быть счет?
И вот вдруг тот вечер. Я пришел после работы домой, как всегда, с полной сумкой, не раздеваясь, рассовал продукты по полкам холодильника и буфета и, прежде чем снять пальто, заглянул в комнату. Ты лежала в неудобной позе на неприбранной постели, и Машенька, завернутая в одну пеленку, лежала рядом, беспокойно хваталась ручками и хныкала. Я хотел спросить, в чем дело, но ты опередила меня:
— Валера, у меня, наверно, грудница. Очень болит, и молоко, кажется, исчезло.
Я мигом сбросил пальто, подошел к тебе.
— Когда это началось? Почему не вызвали врача?
— У меня, кажется, температура. Не кричи, — сказала ты. — Мамы сегодня не было, я одна…
Я потрогал твой лоб. Ладонь обжег ровный сухой жар.
— Сейчас вызову неотложку, — сказал я. — Поставь пока градусник.
Машенька все энергичнее хваталась ручонками и хныкала все громче: она хотела есть.
— Она уже опустошила меня, — сказала ты, не меняя своей неудобной позы.
Я побежал вниз и стал звонить из автомата на пункт неотложной помощи. Пришлось долго объяснять, что и как, я наугад сказал, что у тебя температура тридцать девять, наконец, мне пообещали приехать через час, как только машина возвратится из Филей, и попросили встречать у подъезда.
Я вернулся. Машенька плакала в голос. Ты продолжала лежать, и по твоим пересохшим губам и больному блеску глаз было видно, что тебе худо. Я быстро разделся, вымыл руки и взял Машеньку. Потом нашел градусник, встряхнул и дал тебе. У тебя было ровно тридцать девять. Машенька громко плакала.
— Съезди за мамой, — сказала ты.
— Я пошлю телеграмму. Или съезжу. Только дождемся неотложки.
Я ополоснул кипяченой водой пустышку и сунул Машеньке в рот. Она немедленно выплюнула ее.
— Ты не полдничала? — спросил я, думая, что если ты попьешь чаю, у тебя, может быть, появится молоко.
— Я ничего не хочу, не приставай, — сказала ты. — Положи ее ко мне.