Ты попробовала дать Машеньке грудь, но через минуту, потрудившись впустую, Машенька отвалилась и стала кричать еще громче.
— У меня голова разламывается на части, — сказала ты. — Уйми ее как-нибудь.
Я снова взял Машеньку, пошел с ней на кухню. Мы зажгли газ, поставили чайник. Пока я держал ее на руках, она не плакала. Но стоило хоть на минуту положить ее, как она принималась кричать во всю силу.
— Что ты там делаешь с ней? — устало и раздраженно спрашивала ты из комнаты.
— Ничего, все в порядке, — говорил я, подхватывая Машеньку, которая тут же после этого прекращала крик.
Так, держа ее одной рукой, другой рукой я достал из холодильника молоко, а из буфета сахар и хлеб и приготовил тебе полдник.
— Где же твоя неотложка? — спросила ты, с жадностью глотая чай с молоком.
— Сейчас придет. Налить еще?
— Нет.
— У тебя совсем исчезнет молоко. Чем будешь кормить Машу?
— Дай ее мне. И принеси еще чайку. Не прозевай машину.
Ты выпила вторую чашку и снова предложила Машеньке грудь. Я схватил пальто и побежал встречать неотложку. На улице было темно, морозно. Неотложки не было. Я добежал до угла дома — почта еще работала — и отправил срочную телеграмму твоей матери. Девушка-телеграфистка сказала, что минут через сорок доставят. Потом я побежал обратно к своему подъезду — неотложки все не было, и, так как по времени ей давно полагалось быть, я зашел в телефонную будку и позвонил. «Сейчас будет. Ждите», — ответили мне.
Поднимаясь по лестнице, я услышал крик Машеньки. Я вынул сигарету, прикурил, несколько раз глубоко затянулся. Я не знал, что еще делать. Пока, видимо, надо было просто ждать. Терпеть и ждать. Я затоптал окурок и вошел в квартиру.
— Где ты, бессовестный, пропадаешь? — вялым, капризным голосом сказала ты.
— Я послал матери телеграмму.
— А где неотложка?
— Сказали, сейчас будет. Я еще раз звонил. Молоко у тебя не появилось?
— Возьми ее, — сказала ты. — Какое может быть молоко при такой температуре! Господи, скорее бы приехала мама!
Я взял на руки Машеньку. У нее было красное, вспотевшее и мокрое от слез личико. Она была голодна и, кроме того, обмочилась.
— Может, дать ей коровьего молока? — сказал я.
— Ты что, погубить ребенка хочешь?
— В четыре с половиной месяца, по-моему, можно…
— Замолчи. Скорее бы мама приехала. Где же твоя неотложка?
Сменив Машеньке пеленку, я ушел с ней на кухню, убаюкивая ее, и только-только стала она утихать, резко прозвенел звонок у двери. Это была неотложка.
Высокая женщина с широким мягким лицом, веселая и, как большинство врачей, самоуверенная, осмотрела тебя, потрогала, пощупала и сказала, что да, у тебя мастит, или, попросту, грудница.