— Ты не озябла? — спросил я Машу.
— Какой ты смешной, папа: я вспотела! И я хочу еще гулять.
— Но ты вспотела, это тоже нехорошо. Надо переодеться, — сказал я и открыл дверь.
— А когда я переоденусь, ты пойдешь со мной еще гулять?
— Может быть. Заходи…
Ты, опередив Машу, вошла первой, посмотрела внимательно на свое лицо в зеркало у вешалки, сняла с крючка хозяйственную сумку и сказала:
— Маша, я в магазин.
Невозможно было не поддаться этому тону, и я тоже сказал:
— Мы, Машенька, переоденемся и погуляем с тобой еще с полчаса. Пусть мать не забудет ключ от квартиры.
Ты ничего не ответила, поправила перед зеркалом свою пушистую шапочку и вышла. А у меня внезапно заныло сердце. В голову полезли самые нелепые мысли. Я быстро сменил Маше нижнюю рубашку, свитер, снова надел на нее шубку, и мы пошли следом за тобой в магазин.
Если бы ты знала, как я обрадовался, увидев через квадратное стекло окна тебя стоящей в очереди за молоком! Маше я, разумеется, не сказал об этом, я показал ей в витрине Деда Мороза и разукрашенную елку, и мы зашагали обратно к дому.
— Папа, а у нас будет дома елка? — спросила Маша.
— Обязательно. Только небольшая.
— А я скажу маме, чтобы она большую купила.
— Ты лучше скажи маме, чтобы она перестала сердиться, — сказал я. — Ты знаешь, почему она такая сердитая?
— Не знаю, — сказала Маша. — Она, наверно, хочет в кино. Ты уехал… куда ты уехал днем?
— К дяде Мише. А что?
— Ты уехал к дяде Мише, а мама опять плакала. А потом умылась, покрасила себе губки, и мы пошли гулять. Ты купишь мне большую елку?
— Да, да.
Вечером, когда Маша уснула и вскоре легла ты, я попытался заговорить с тобой. Я спросил, где мы будем встречать Новый год. Ты молчала.
— Нас приглашает в компанию Вадик. В понедельник мне надо дать ему ответ. Слышишь?
— Отстань.
Я пошел в ванную, покурил, почистил зубы и тоже решил ложиться спать. Ты перекинула свою подушку на другой конец дивана.
— Таня…
Ты молчала.
— В конце концов в чем дело? Кто на кого должен больше сердиться? Ты на меня за то, что женщина, которая живет от Москвы за пятьсот километров, что она… объяснилась мне в любви, или я — за твое вероломное поведение? Ты была с тем растленным типом в кино, а твой папаша уверял меня здесь, что ты лежишь и у тебя температура. У кого больше оснований для недоверия?
Ты молчала.
— Послушай, Таня, я хочу, чтобы у нас был мир. Чтобы не было таких безобразных сцен, как днем — пусть, я согласен, я виноват… уж больно, знаешь, пакостный тип этот, и просто невозможно, трудно удержаться от всяких мыслей в связи с этим, ну, ты понимаешь, о чем я. Ну хорошо, я ни слова больше об этом, никаких подозрений — пусть. Ведь я тебя люблю. Да, я тебя люблю, ты знаешь, всегда любил, люблю и буду любить. Машенька… Ведь это подло доводить девочку до такого состояния. Ладно, я виноват. Пусть я виноват. Только я виноват. Передо мной все время стоит ее личико в красных пятнах, а ты понимаешь, ты знаешь, что такое для меня Машенька… Словом, я хочу вернуться к нормальной спокойной жизни. Я люблю свою семью. С той весны будет не страшно отдать Машу в садик… Все может быть так хорошо. Ты слушаешь меня?