Петух в аквариуме – 2, или Как я провел XX век. Новеллы и воспоминания (Аринштейн) - страница 116
– Теперь-то что плакать? Успокойся. Давай я тебя провожу, или, если хочешь, поедем ко мне.
– А это к-куда? – она коснулась рукой папки.
– Не знаю. Утро, как известно, вечера мудренее. Тогда я придумаю, что делать…
1968–1988
Расследования по поводу пропажи профессорских писем не последовало. Калигула прекрасно понимал, что за исчезновение документов из сейфа партийного бюро спросят прежде всего с него. И тогда прощай карьера, а может быть, и свобода… Поэтому он не стал поднимать шум. Большинство членов партбюро вообще не знали, что Калигула вынудил профессоров писать самообличительные письма и что эти письма он намеревался послать «куда следует». А те, кто знали – Папиосик, например, и еще два-три человека, – согласно промолчали.
Покаянные письма профессоров, которые Ларька вытащил из сейфа, он оставил у себя. Он никогда больше не говорил о них с Катей, никогда никому о них не рассказывал. Когда прошло сорок лет, он передал копии этих писем в некоторые архивы.
Отношения Ларьки и Кати, в общем-то всегда оставлявшие желать лучшего, еще какое-то время оставались на уровне любовной дружбы, но после окончания университета они постепенно потеряли друг друга из вида.
Перегородку между предбанником и комнатушкой партбюро надстроили до потолка. Впрочем, уже в следующем месяце для партбюро отвели другое помещение, понадежнее.
«Покаянное письмо» (автограф) профессора А. А. Смирнова во время гонений на последователей А. Н. Веселовского
Петух в аквариуме
– Ты всё там же? Работаешь белой вороной в Краснознаменной академии?
– Работаю. Петухом в аквариуме.
Из разговора с приятелем
Петух в аквариуме – пожалуй, это наиболее подходящая метафора для того, чтобы передать мои ощущения от нелепостей, в которые я окунулся в конце 50-х годов.
Я попал тогда в Военную академию противовоздушной обороны, где провел почти двенадцать лет (1958–1969).
Первая нелепость, собственно, в том и заключалась, что я – филолог, можно сказать, по призванию, преподававший в вузах зарубежную литературу, вообще оказался в Военной академии.
Второй нелепостью было то, как я там оказался.
Летом 1958 года я уволился из надоевшего мне захолустного пединститута и пытался устроиться на кафедру литературы в какой-нибудь более приличный вуз. Затея эта была с самого начала бесперспективна. На мне висел строгий выговор от парткомиссии ЦК КПСС, заменивший (в порядке партийного «помилования») решение Свердловского обкома об исключении меня из партии – за то, что я привел своих студентов в Ипатьевский дом, где была расстреляна Царская семья, и дал кое-какие пояснения на этот счет