Батистина положила голову на плечо Флориса. Молодой человек слегка отодвинул покрывало. Девушка не понимала, какая опасность нависла над ними всеми и над ней самой; ее клонило в сон. Он посмотрел на нее с нежностью. Да, да! Именно с нежностью! Ее красота, молодость, беззащитность и невинность смягчили сердце Флориса против его воли. Он еще раз взглянул на длинные дрожащие ресницы, на нежные щеки, пухлые, еще полудетские губы… Он вздрогнул, услышав знакомый шепот Ли Кана:
— Великий Феникс о двенадцати головах подарил мне свое сладчайшее дыхание, — завел свою песню Ли Кан, вынырнув из темноты вместе с Жоржем-Альбером.
— Итак, путь свободен? Или нет? — оборвал его Адриан, не желавший терять время даром.
— Соколиный глаз Ли Кана увидел дорогу, всю обсаженную тысячами и тысячами цветов, как у лисицы, возвращающейся в нору! — прошипел китаец, гордо размахивая косой из стороны в сторону. На нормальном языке это означало, что можно двигаться вперед без опаски.
— Браво, Ли Кан, ты понемногу начинаешь исправлять свою оплошность! — прошептал Адриан, спрыгивая с коня.
Жорж-Альбер глухо заворчал, недовольный тем, что похвалили не его, а китайца. Он был крайне обижен такой несправедливостью: ведь это он по приказу Ли Кана взобрался на колокольню и все осмотрел.
Всадники привязали лошадей в густых зарослях ивняка. Флорис опять вскинул Батистину на плечо, словно копну соломы. Ни Флорис, ни Адриан теперь даже не подумали оставить девушку под надзором Федора и Ли Кана, ибо они перестали доверять двум «воспитателям» и всячески это подчеркивали — пусть эти двое несчастных хорошенько почувствуют свою вину. Федор и Ли Кан предпринимали героические усилия, чтобы заслужить прощение за досадный промах, приведший к похищению девушки.
Ли Кан (или, скорее, Жорж-Альбер) был прав, ибо к северо-востоку от часовни англичан не было, и беглецам надо было преодолеть только несколько туазов, отделявших строение от леса. Федор осторожно толкнул дверь ногой. На хорах — пусто, на полу посреди церквушки — навалены кипы сена и соломы, почти до уровня витражей. Флорис бросил Батистину на солому. Она глухо застонала: что-то острое впилось ей в бок, пропоров корсет. Ей все труднее становилось дышать, руки и ноги затекли и ныли. Федор и Ли Кан перетащили исповедальню к той двери, через которую они вошли, а Флорис закрыл на тяжелый железный засов главный вход. Адриан искал способ взобраться на колокольню.
— Нас могут заметить, мы очень рискуем, но я не вижу иного выхода! — горько заметил молодой граф де Вильнев.