13. Но на определенном этапе я понял, что оказался на совершенно ложном пути. Ничего-то мы не поймем, если из реальности реальной будем прыгать в реальность книжную и наоборот. Идя этим путем, мы безнадежно погрязнем в рассуждениях типа: «А вот этого героя (или ситуацию) писатель взял оттуда-то, а этого — отсюда-то» — рассуждения, может, и небезынтересные, но, в целом, несущественные с точки зрения непосредственного понимания смысла текста. Нет, все, что мы можем понять, мы должны почерпнуть непосредственно из книги, из реальности книжной. Писатель по определению формирует некую вымышленную реальность и реальность этой реальности мы должны установить без отсылок к чему-либо кроме самой этой реальности. Убийство Шатова в книге произошло вовсе не потому, что у этого убийства есть четкий прообраз в реальности; оно произошло потому, что его «написал» Достоевский. Верховенский реален (в книге) вовсе не потому, что он похож на Нечаева, а потому что воспринимается читателем как живой человек, а именно как Петр Верховенский. Писателю удалось оживить его — этого достаточно, чтобы считать его живым, ведь его жизнь и есть жизнь в рамках литературного текста.
14. Конечно, тезис об отсутствии отсылок тоже требует уточнения: правдоподобие текста устанавливается через общую отсылку к реальности. «Могло ли это произойти в принципе?» — вот вопрос, на который надо ответить, слушая-читая какой-то рассказ — в зависимости от ответа мы и определяемся с правдоподобием-неправдоподобием рассказа. Такая отсылка к реальности не имеет ничего общего с отсылкойверификационной — то есть и направленной на выяснение реальных фактов и их совпадение с рассказом. Специфика общей отсылки к реальности состоит в том, что это отсылка к реальности не как она есть, а как мы ее себе представляем. То есть, читая книгу, мы имеем дело с неким образом реальности, и сверяем прочитываемое тоже через образ реальности — тот, который есть у нас самих. Образ реальности писателя сверяется с образом реальности читателя. Поэтому я полагаю, что «безотсылочный» тезис сохраняет свою силу — ведь читатель остается в пространстве образа реальности; для «проверки» ему не надо бросать книгу. Точно так же не стоит преувеличивать значение «общей отсылки» в смысле установления правдоподобия — я еще раз подчеркну, что под реальностью здесь понимается реальность в самом ее обыденном виде — поэтому не стоит думать, будто на фактическом уровне писатель видит какую-то отличную от читателя реальность. Нет, он живет в том же самом фактическом мире, что и все остальные. Образ реальности, разумеется, ценен не потому, что наше представление о дереве совпадает с тем, каково это дерево в реальности, точно так же как знаменитый дуб из «Войны и мира» ценен вовсе не тем, что это просто дуб. При этом дуб из «Войны и мира» отличается, скажем, от меллорна из «Властелина колец» — одно дерево реалистично, другое — сказочно и, повторюсь, мы не сталкиваемся с особыми проблемами, чтобы установить эту разницу, и нам для этого вовсе не надо бежать на улицу и искать там дуб или меллорн. Впрочем, я забегаю вперед; до сказок нам еще надо добраться, пока бы с реальностью разобраться, простите уж за стишок. Пока же для нас существенно то, что дуб из «Войны и мира» реален не потому, что он произрастает где-то в реальности, а просто потому, что мы видим его на страницах «Войны и мира».