жалко; когда они держат ее за руку и говорят, ей их жалко, но
когда она здесь, ей противно от их существования; возможно,
ей противно и там, когда они держат ее за руку, но существует
и эта жалость, которая — отказ психики становиться виновной
в разрушении этой скарлатиновой пленки под названием
жизнь; она лопнет со временем, и Альбертине вовсе не стоит
участвовать в этом; но при этом ей больно, что женщина не
ощущает свою жизнь, как скоротечную болезнь… болезнь, меч-
тающую захватить собой тело, блистать в дорогих кольцах на
королевских аллеях аорты, венчаться в легких и орать с трибу-
ны огромного позвоночника.
Женщины читают, когда их мужья на работе. Книги Аль-
бертины — это не те книги, чтением которых следует гордиться.
Они непристойны. Они сотканы из женских историй, которые
никогда не были рассказаны женщинами вслух. Альбертина
увидела их в бинокль и выплеснула увиденное распутство, а
затем дала его выпить тем, кто и был источником этих исто-
рий… с горечью женщины читают о себе, оторопевают и нена-
видят Альбертину за наглость, а затем обращают оторопь и
ненависть в уверенность, будто это не с них списано, а лишь
обличает синдромы общества, и протекает из единого источни-
ка, который вынуждает из себя пить — каждую женщину. Они
плачут, сочувствуя той, которую бьют, а потом плачут в руки
Альбертины, что ее бьют. Альбертина знает многое о женских
судьбах, и даже гораздо глубже, чем знают сами себя женщины,
34
Нежность к мертвым
поэтому там, где они сочувствуют поверхности и хвалят обли-
чительный тон, Альбертина плывет в глубине и никому не
сочувствует; текст ее книги лишь сухо констатирует собствен-
ные желания женщин, скрытые от Я рефлексы, она лишь вы-
плескивает это глубокое знание о тщетности, и никого не при-
зывает бороться; чтение всегда было просто развлечением.
Изломанные ритмы, стихотворения без рифм, разорванные
каркасы — в каком-нибудь веке это так же будет названо ори-
ентиром, но Альбертине нет до этого дела. Она знает, что сле-
довало бы младенцам — отхаркивать материнское молоко, что-
бы умереть с голода.
Похоть, ее загадочные красные переливы, первый румянец,
разрастающийся и похожий на опухоль; толстый эротический
профиль мужчины, предлоги вместо слов, нагота вместо откро-
вения, – Альбертина почти не знает этого мира. Ее взрывы
хаотичны, пульсация своевременна, эта женщина не отдается
размеренным движениям и не измеряет их по часам; эротич-