ила, любые мыслимые конструкции приходят на помощь во
время глубокого и липкого страха, – Ингеборг расстегивает его
штаны. Ему кажется, что жизнь изменится, красавица Инге-
борг, у которой строгий отец, которую каждый желал бы, –
желания своей плоти именуя желанием свадьбы, – каждый
желал Ингеборг, и вот она досталась лишь ему, но она говорит
«я спала только с женщинами», и это обращает его к центру
собственной воронки, но он ничего не говорит, ведь никогда
нет никакого толка говорить, что Карфаген уже разрушен, что
есть люди, чей Карфаген — от рождения разрушен каким-то
65
Илья Данишевский
нелепым стечением звезд, ведь существуют и иные: девочки,
утонувшие, изнасилованные отцами, или, скажем, Авель, всегда
есть чей-то жертвенный пример… Ингеборг расстегнула его
штаны, и он возбудился, потому что возбуждение может про-
исходить от страха, потому что бывают тела с особым темпера-
ментом возбудимости, потому что он унесся к воспоминанию о
велосипедном путешествии к Козьему Мысу, когда рядом с
ним ехал его друг, и все возбуждение, нарастающие скачки
внутри шеи – все это можно списать на быструю езду, а потом
он думает о покое Козьего Мыса, когда она гладит, немного
царапая, шею. Но она была только с женщинами, а он не хочет
на такой жениться, ведь чистая идея свадьбы есть только в том,
кто темный ил, и где можно не опошлять ее багровостью своих
утренних желаний, где твое лицо искривлено штаммом педера-
стии, где можно углубляться в критское строение ее умозаклю-
чений… он раздавлен, она запрыгивает на него, и он ощущает,
что Ингеборг – узкая, как смерть, и нельзя выскользнуть.
Ингеборг, как смерть, обхватила его со всех сторон, выну-
дила его устремиться к иному концу туннеля, разрушить ка-
менный завал и вырваться к светлой матке, она крикнула, он о
чем-то подумал, застонал, лопнуло несколько фантазий, он
почему-то увидел, как она превратилась в призрак Козьего
Мыса, увидел лицо того друга… он кончил, опадая на теплые
плечи этого друга и прижимая к себе Ингеборг, которая пред-
ставляла, как та, другая Ингеборг, предназначенная лишь ей
самим случаем, воткнула в нее свои пальцы, погрузила до са-
мой сердцевины, сделала прямой массаж сердца, что-то вырва-
лось из сердца, жаркое и по субстанции, как кишки морского
угря (который часто подавался к ужину, и Ингеборг первым
делом, даже раньше, чем вынуть кости, потрошила его длинный
живот, чтобы разглядеть кишки), и прилипло к пальцам неве-