пусть даже его образ не разрушался, так как его речь и облик
всегда отстаивали самобытность его таланта от этой вездесущ-
ности, сам факт его существования стал малозначительным и
каким-то контекстным, по умолчанию ни у кого не вызывал
сомнения очередной релиз его книги, но все же покупка этого
релиза стала чем-то обязательным, тоже очень обычным. Ранее
шокирующее в его текстах — стало глянцем черного цвета, не
более, чем новым блюдом в рождественском меню. Его переда-
ча на BBC, которая вначале транслировалась после полуночи и
была как бы не про каждого, медленно сползала в прайм-тайм
и множилась в количестве, так что, в конечном итоге, ее стало
так много, что ни Георге, ни Александр не смогли контролиро-
вать ее содержимое, и она, как все остальное, стала дерьмом.
Качественное мрачное дерьмо. Медленно обрывая острые углы,
он стал глуповатым гением с шестью интервью в месяц, тремя
ежемесячными колонками и ежемесячным спецпроектом. И
если Георге никогда не испытывал панической страсти к по-
граничью и был вполне удовлетворен, то Александр, как и
Лизавета, истинно возбуждались на фотографии обезображен-
ных трупов и репортажи о чем бы то ни было отвратительном,
и теперь чувствовали себя кастрированными, когда их призна-
ния в этом перестали читаться до глубины, стали прозрачными
и формирующими новый жанр с тысячью эпигонов. Даже если
ты получаешь больше всех повторяющих, ты тонешь в их ко-
личестве. Ты перестаешь существовать. Ты уже не понимаешь,
где кончается любовь и начинается блядство. Где твоя фанта-
зия перетекает в потакание ожиданиям. Где начинаешься ты, и
заканчивается твоя фотография. И что в твоем интервью ска-
зано новым словом и хоть как-то отделяет тебя от вчерашнего
дня. Когда-нибудь ты перестаешь замечать, как один день пре-
вращается в другой. А когда-нибудь все исчезает. Это называ-
ется смерть, и тысячи литературоведов, изучающий твои слова,
никогда не разберутся в твоих мотивах и телодвижениях; ко-
95
Илья Данишевский
гда-нибудь, однажды, ты сделаешь такое количество дел, что их
нельзя будет запомнить. Там — далеко впереди — тебя так мно-
го, что ты перестаешь контролировать каждую малость. И на-
ступает Всё, Аус, Беркенау, эндро морте унд э морте энд
ля’морт…
«Дом Сивиллы» был не таким крутым, как хотелось. Оче-
видно, что все эти барочные арки и готический шпиль слились
в нем по какой-то случайности. Конечно, жизнь была блеклым
зеркалом своей веб-визитки. Но все же Лизавета вошла, как и