- Это как прикажете понимать? - спросил я.
- Ну, это в том смысле, что мы идем, и может быть даже тратим массу усилий, но мы идем на холостом ходу, и не замечаем, что давно уже никуда не идем, а только потеем и перебираем ногами. И вот, будучи посланными в этот момент на хуй, мы оказываемся именно там, где нам и полагалось быть по логике вещей. Место, где мы оказались, не самое приятное, но можно воспринимать ситуацию и как благо. Есть время кое о чем подумать, поразмыслить и, возможно, пересмотреть свое отношение к миру. Чувство защищенности только мешает этому процессу. Чтобы изменить что-то в себе, нужно сперва отбросить защиту. Вот почему, как мне кажется, в обуви на хую нельзя. Как, скажем, в мечети...
- Вы не представляете себе, как Вы правы! - восторженно воскликнул длинный тощий субъект в деловом костюме с блестящей авторучкой в нагрудном кармане,- Видите ли, я довольно долго прожил в Соединенных Штатах. Так Вы знаете, эти бесцеремонные и самоуверенные американцы и вправду теряют свою уверенность вместе с кроссовками. Американцы вообще относятся к обуви совсем не так как в России. У них обувь - это как часть одежды, даже может быть, как часть тела. Они стирают свои любимые кроссовки в стиральной машине вместе с трусами и футболками, не снимают их ни на пляже, ни даже, ложась на кровать или на диван. Могут так и заснуть в обуви. А я, живя в Америке, работал в компании, которая плотно сотрудничала с японцами. Японцы нас довольно часто приглашали в свои японские традиционные рестораны и прочие такие места для деловых встреч, всяческих протоколов и так далее. А там у входа внутрь положенно снимать обувь. И наши шумные самоуверенные янки, сняв кроссовки, вдруг неожиданно становились такими тихими, скромными, что твои овечки!
- Согласно древнему иудейскому обычаю, поминки по умершему следует справлять, сидя непременно босиком, прямо на голом полу,- добавил пожилой мужчина со скорбным лицом и с типичной внешностью сельского раввина.
- А как Вы, священнослужитель, здесь оказались? - полюбопытствовал я.
- Как я здесь оказался? - раввин с каждой секундой все глубже погружался в пучину иудейской скорби, что изумительно хорошо отражалось на его лице, - Как я здесь оказался, Вы это меня спросили?
Раввин воздел руки к небу, а затем взялся обеими руками за голову и сказал:
- О горе мне, горе! Ну что ж, Вы меня спросили, и я Вам отвечу. В один несчастный день - да умереть бы мне за день до того - я послал своего сына в город получать образование, приличествующее юноше. И он там его получил гораздо больше, чем я бы хотел. Его образование теперь простирается до понимания того, что ни к чему жениться на достойной еврейской девушке, которую мы, его родители, ему хотели посватать. Ни к чему дарить своим родителям внуков, ни к чему родительское благословение... Мой сын вместо того стал гэем, как он говорит, то есть гомосексуалистом. Какое несчастье! Какой позор! Он заявился в родительский дом вместе со своим дружком и не таясь рассказал, кем он стал. Мы сильно поссорились, и вот теперь я здесь... О горе мне, о горе! - и несчастный раввин сел, поджав под себя худые босые ноги.