Если бы мне в подобном тоне такой вопрос задали, разговор был бы окончен, здесь же все произошло абсолютно наоборот. Монах пригласил меня под навес, рядом с маленьким, из бревен сложенным, домиком, где его келейка располагалась.
Присели. Воды холодной из недалекого родника попили, и монах мне поведал, что стало началом его монастырского сегодня и почему он любить людей в обитель отправился.
— В деревне, откуда родом мои родители, на другом берегу реки монастырь стоял. Древний и разрушенный. В нем лишь одна церквушка сохранилась, которую, видимо, из-за ее отдаленности от дорог оживленных во времена хрущевские не закрыли. Службы там шли. На большие праздники издалека к ней народ православный стремился, вокруг-то церкви лишь порушенные или в склады колхозные превращенные…
Я в монастырь впервые пошел на Спас второй, на праздник Преображения, его еще «яблочным» зовут. Рано утром увидел старушек в светленьких платочках, с корзинками и сумками, наполненными яблоками и прочей сельской снедью, вереницей идущих к деревянному мостику через реку, на другом, высоком берегу которой и был монастырь, и решил — схожу.
Забежал к другу Андрею за Марьей Антоновной, его матерью, которая тоже на службу собиралась. Она обрадовалась несказанно:
— Вот молодец, Павлуша. Праздник-то сегодня большой, богатый. Господь урожай послал — что в поле, что на огороде.
Набрали две корзины яблок, а Мария Антоновна еще и узелок с другими продуктами присовокупила.
— Это на «канун» и для батюшки, — сказала она, а на немой мой вопрос добавила:
— Пусть и усопшим радость будет, а батюшку кормить нам надо, он ведь у нас уж второй год как один. Матушка, Царство ей Небесное, еще на прошлое Рождество преставилась. Болела, сердешная, долго.
К воротам монастыря вела крутая, вымощенная булыжником дорога, начинающаяся сразу от речки.
— Раньше тут паром был монашеский,
— рассказывала Мария Антоновна. — Я уже не помню его, а старики говорили. Когда монастырь закрыли, монахов многих на север сослали, а некоторые сами по округе разбрелись. В монастыре военные стояли, дорогу через лес себе проложили, а паром убрали.
Издалека монастырь не казался порушенным, но когда поднялись к высоким арочным воротам, увидел я и заросшие бурьяном и лопухами проломы в красных кирпичных стенах, и до фундамента разваленные монастырские здания, и пустые глазницы окон пятикупольного двухъярусного собора с ржаво-железными каркасами ободранных куполов. На стене собора железнодорожными костылями была прибита позеленевшая от времени железная плита с надписью: «Собор Архистратига Михаила. Исторический памятник конца XVIII века. Охраняется государством».