Я уложила ее рядом с собой. Фейт так и не повернулась ко мне лицом, но позволила себя обнять. Она была очень худенькая — косточки как у птички, а от волос пахло жасмином. Я не спала ни с кем в обнимку с тех пор, как умерла моя мама, хотя, конечно, на Джек-стрит мне приходилось делить сырую постель с другими девушками. Но сейчас рядом с Фейт все было совсем по-другому. От девушек с Джек-стрит несло дешевой пудрой, а иногда и спермой, а комната воняла сыростью, холодным пеплом и засаленной грязной одеждой.
— Твоя жизнь бессмысленна? Да что ты такое говоришь? У тебя есть Чарлз, и теперь…
— Не надо об этом, Линни. Я не могу думать. Я больше ни о чем не могу думать.
Я замолчала, вдыхая аромат волос Фейт. Ее тепло и близость успокаивали, и я почувствовала, что засыпаю.
Проснувшись раньше Фейт и миссис Партридж, когда утреннее небо только-только начало светлеть, я, лежа в кровати, обдумала свои последующие действия и то, как именно мне придется лгать. Сначала я позвала Малти и сказала ей, что, как только мы возвратимся в Калькутту, ее сестра может приехать к нам и работать в нашем доме, что бы по этому поводу ни говорил мистер Инграм. Малти принялась целовать мне руки, а затем и ноги, немало меня этим смутив.
— Пойди найди ее и скажи, что на обратном пути, проезжая мимо Дели, мы заберем ее с собой, — сказала я.
Я не хотела, чтобы Малти видела, куда я пойду. Как только она ушла, я оделась и поспешила через тихий город к хижине без окон, расположенной на окраине.
Приблизившись к ней, я увидела солдата, подпирающего стену спиной, однако, заметив меня, он сразу же выпрямился и встал навытяжку у открытой двери, которая оказалась неожиданно тяжелой. Сквозь дверной проем виднелся сырой земляной пол, куча старой соломы и нога в высоком черном сапоге.
— М-м-мээм? М-могу я вам чем-нибудь помочь? — заикаясь, выговорил солдат. — Это временная тюрьма, леди здесь не место.
На земле рядом с ним стояла жестяная тарелка с остатками еды. Мне стало интересно, кормили ли заключенного.
— Мне действительно нужно было оказаться здесь, — сказала я. Затем я сообщила солдату свое имя и то, что меня всю ночь мучила совесть; что это не мое дело, но, будучи христианкой, я чувствую, что это мой долг — рассказать правду. Ложь давалась мне легко — вся моя жизнь была ложью. Я запиналась, только когда была вынуждена говорить правду. Я рассказала солдату о том, что была на рынке в тот день, когда над миссис Хэзавэй надругались, и видела там этого патана. Затем я заметила, что он уехал на лошади в направлении, противоположном месту преступления.