Мэг положила голову на диванную подушку, не выпуская мундштука из руки. Она глядела на что-то, недоступное моим глазам.
Я ждала довольно долго.
— Мэг? — позвала я шепотом.
Ее глаза моргнули, затем взглянули на меня. От радужной оболочки остались только зеленые ободки вокруг огромных, расширенных зрачков.
— Можно теперь мне попробовать, Мэг?
Она молча и с трудом приготовила для меня кальян. Я взяла мундштук и вдохнула теплый воздух, проходящий через шарик опиума. Дым мягко вползал в мои легкие. У меня сразу же закружилась голова, но это было довольно приятно.
Спустя целую вечность я услышала доносящиеся издалека собственные слова:
— Да, теперь я понимаю.
Время превратилось в туманный сумрак, все время складывающийся в бесконечный, постоянно меняющийся хрупкий узор. Я стала одним из кусочков цветного стекла, заключенных между зеркалами игрушки, в которую я смотрела в детстве в пыльной лавке «Подержанные товары Армбрустера» в Ливерпуле.
Я была всего лишь крохотным кусочком слюды, скользящим в общем рисунке, изменяя бесконечный узор. Мне показалось, что в моих венах бьется сама жизнь, и это ложное впечатление захватило меня.
* * *
У меня появилась привычка почти каждый день проводить пару часов с Мэг и кальяном. После первых нескольких затяжек мы умолкали, и я впадала в умиротворяющую, сонную летаргию. Я научилась сама складывать узоры, позволяя себе подняться в воздух и плыть в прекрасную кашмирскую долину. Там все оставалось таким же, как тогда, в самом начале. Я могла направлять ход моего сна.
Порой я неслась на коне, сидя впереди Дауда, чувствуя успокаивающее тепло его широкой груди, порой ощущала объятия его рук и твердость тела, прижатого к моему. Но эти ощущения не вызывали во мне плотской страсти. Это были всего лишь бесконечные мечты, которые плавно переходили одна в другую и становились все реальнее. Мне казалось, что Дауд произносил красивые поэтические речи, однако при этом хранил молчание. Общаясь с ним, я чувствовала себя абсолютно счастливой, мой разум словно плыл в теплом море. Наконец сон тускнел, и я на волнах эйфории возвращалась на диван в гостиной Мэг.
Я была благодарна ей. В первые дни знакомства с опиумом я считала, что она спасла мне жизнь.
Направляясь домой в темном паланкине с задернутыми занавесками, я чувствовала, что мое тело подменили какой-то невесомой жидкостью, которая была легче воздуха. Мне казалось, что если я открою занавески, то взлечу вверх в неподвижном, пыльном воздухе Калькутты.
Но лучше всего было то, что в течение нескольких часов после визита к Мэг у меня перед глазами стояло лицо Дауда — живое и настоящее, словно портрет, спрятанный в тайном отделении медальона.