Если я останусь, то снова вернусь к скучной утомительной работе в переплетной мастерской — если они согласятся снова меня принять — или на какой-нибудь другой фабрике или заводе и буду получать скудные гроши, которые все равно заберет Рэм Мант. И мне снова придется торговать своим телом, не получая за свои усилия ничего, кроме выплеснутого в меня или на меня семени.
Если я уйду, то неизвестно, какое будущее меня ждет, но оно по крайней мере будет полностью зависеть от меня.
Выбор был прост и очевиден.
Я подошла к шкатулке и достала оттуда зеркальце. Посмотрев в него, я увидела, что мое лицо сильно похудело, а глаза стали совсем другими: ярче и темнее. Они казались больше и горели каким-то незнакомым огнем. Волосы были совсем короткими, но отсутствие локонов и по-новому резко очерченные скулы изменили мое лицо — теперь это было лицо молодой женщины, а не ребенка.
Я размотала полосу муслина, сменившего грязную фланель. Шрам на груди был темным. Я его потрогала. Кожа приподнялась и зажила, оставив уродливый сборчатый рубец. Он затвердел, и вместе с ним затвердело что-то у меня внутри, стало жестким и непоколебимым.
Я постирала платье и зашила его. Затем обыскала комнату и нашла монеты, спрятанные Рэмом, — это были мои деньги, ведь это я их заработала. Единственное, о чем я сожалела, — это о том, что Рэм, судя по всему, пропил большую их часть и найденная сумма была жалким вознаграждением за годы работы на ногах и на спине.
Я съела обнаруженный на столе ломоть хлеба, прикрывая рот рукой, пока глотала, и надеясь, что мне удастся удержать внутри первую твердую пищу за столь долгое время, затем выпила воды и ушла. Я уходила из жалкой комнаты на Бэк-Фиби-Анн-стрит, с жалкого двора со сливной ямой посредине, в которую стекал поток нечистот. Кварталы покосившихся, жмущихся друг к другу домов, населенных человеческими отбросами, оставались позади.
На мне были зашитое зеленое платье, чистая шаль и соломенная шляпка, под мышкой я держала мамину шкатулку с зеркальцем, книгой, кулоном и ножиком с костяной ручкой. Деньги я завязала в носовой платок и пришила к нижней сорочке.
— Это моя территория! — заявила высокая крепко сбитая женщина, рассматривая золотистую челку, выбившуюся из-под моей шляпки, когда несколько часов спустя я встала на Парадайз-стрит, б'ольшую часть которой занимали ночлежки и съемные комнаты для моряков.
— Насколько я знаю, улица никому не принадлежит, — ответила я, копируя ее интонации.
— Ты давно этим занимаешься?
— Уже почти три года, — ответила я.
— Ты нездешняя. Я знакома со всеми девушками, работающими здесь. Но мне кажется, что ты действительно знаешь толк в нашем ремесле. — Женщина внимательно изучала мое лицо. — Ты молода. Моложе, чем большинство девушек. И, насколько я вижу, эта работа пока что не отразилась на твоей внешности.