Я слышала, как мой голос дрожит от негодования, а интонации сменяют одна другую, словно волны, набегающие на песок. Голос, уместный на званом вечере, переходил в грубый северный говор Бэк-Фиби-Анн-стрит. Я слышала, как в нем проскакивает мягкий шотландский акцент моей матери, а затем снова уловила воркующие гортанные интонации, которые когда-то оттачивала в освещенном канделябрами обеденном зале отеля на Лорд-стрит. Пребывая в расстроенных чувствах, я не могла контролировать свою речь.
— Поэтому я выбрала единственный путь, который, как я надеялась, позволит мне избежать подобного будущего. Мне следовало понять, что это всего лишь мечты. Мне стоило прислушаться к словам человека, который сказал, что я обычная девушка, рожденная дышать рыбной вонью Мерси, и что я никогда не добьюсь лучшей участи, — закончила я, на этот раз неприятным пронзительным голосом.
Я стояла, стараясь не обращать внимания на резкую боль и вновь открывшееся кровотечение.
— Извините меня, Шейкер, — сказала я, больше не обращая внимания на старуху. — Мне не следовало грубить вашей матери, и к тому же мне уже пора возвращаться туда, где, по ее словам, мне самое место.
Но миссис Смолпис также встала со своего кресла и подошла ко мне. Одно ее плечо поднялось выше другого, лицо тоже перекосилось. Ее выцветшие, глубоко посаженные глаза горели тусклым огнем.
— Я могу предложить тебе спасение. Ты так молода, и, может, Он, Нечистый, еще не успел обрести над тобой полную власть.
— Спасение? — переспросила я. — Спасение?
С моих губ сорвался ироничный смешок. Я взглянула на Шейкера, но он пристально изучал собственную чашку.
— Если ты впустишь в свое сердце Господа Иисуса и откроешь ему свою душу, он может дать тебе шанс отречься от твоего неправедного занятия. — Миссис Смолпис попыталась выпрямить плечи, и ее подбородок задрался кверху. — Потому что я тоже когда-то предавалась преступным похотливым мыслям и совершала распутные плотские акты, пока Господь не счел нужным пролить на меня свой свет и вытащить меня из когтей дьявола. Да, он вытащил меня из этих когтей, хотя они уже глубоко впились в мою плоть.
Тут она кивнула в сторону Шейкера.
— И моим наказанием за грехи стал он, рожденный практически калекой. Сын, немощный телесно, не способный привести в дом невестку, которая заботилась бы обо мне, не способный подарить мне внуков.
Она обратила странно горящий взгляд на Шейкера.
— Немощный, — повторила она, и ее голос разнесся по комнате, рождая громкое гулкое эхо.
Я старалась не смотреть на Шейкера. Мой взгляд был прикован к старухе.