На ее нижней губе пузырилась слюна, а веки трепетали так быстро, словно пламя камина.
— Я приняла это наказание и оставила ребенка, в то время как любая другая женщина бросила бы его умирать. И за это я обрела спасение. Господь, всемогущий и всевидящий в своей милости… аллилуйя, молвит Господь, аллилуйя… Господи, о Господи, спаси и сохрани нас!
Она говорила все громче и быстрее, постоянно сбиваясь, пока ее речь не превратилась в неразборчивое бормотание, в котором проскакивали отдельные бессвязные слова. У меня по спине побежали мурашки. В следующее мгновение глаза миссис Смолпис закатились, колени подогнулись, и старуха рухнула на пол и забилась в конвульсиях, дробно стуча каблуками.
Когда комнату наполнил едкий запах мочи, я так сильно прикусила губу, что тонкая кожица лопнула.
Шейкер опустился на колени рядом с матерью и, подложив ладонь ей под шею, наклонил ее голову набок, затем достал из кармана гладкий кусок дерева и разжал им ее стиснутые зубы. Со временем конвульсии затихли. Шейкер положил ее голову на пол, вынул деревяшку, затем достал из кармана платок и вытер матери лицо. Привычным движением он подхватил ее на руки, словно огромную куклу, и уложил на узкую кровать возле стены, подложив под ее мокрую юбку большой кусок фланели.
Затем Шейкер открыл окно, чтобы проветрить комнату, наполнившуюся запахом пота и мочи.
— Извините, — сказал он, не глядя мне в глаза. — С ней уже давно такого не было. Эти припадки случаются, только когда она чем-то очень сильно взволнована. Все началось после того, как с ней случился удар, несколько лет назад. Я же говорил, что ей не следует волноваться, — добавил Шейкер.
Было что-то трогательное в его лице, какое-то тихое отчаяние. Мне вдруг стало жаль его.
— Она будет смирно вести себя, когда проснется. Эти припадки на некоторое время словно возвращают ее в нормальное состояние, — продолжал Шейкер, будто убеждая себя, что все это на самом деле нормально, что на его жизнь с этой требовательной и невыносимой женщиной грех жаловаться и что он в какой-то мере благодарен ей за то, что она его не бросила, хотя это как раз ему приходилось ухаживать за матерью.
Я взглянула на старуху, неподвижно лежащую на кровати, на ее кадык, дергающийся под задранным кверху подбородком, нащупала позади себя стул и тяжело опустилась на него.
Шейкер уселся напротив меня. Неподвижное тело его матери находилось всего в нескольких футах от нас.
— Как я вам уже говорил, вы можете оставаться здесь, сколько пожелаете. А затем я отвезу вас домой. — Он смотрел на меня. — А сколько вам — вы не против, если я спрошу, — сколько вам лет?