всего. Потому что он – это утопия и болото. Не даст он ей ничего кроме вечной гонки на выживание.
Хорошо может быть только без него. И то не сразу. Отпустить ее должен. Обязан. Только от этой
мысли хочется зверем выть и головой о стены до беспамятства. Самому отказаться – это как вскрыть
вены тупым лезвием. Режешь и режешь, а смерть не наступает только боль адская.
- Оксана. Ты меня слышишь?
Не слышит, только звук этот жуткий прекратился. Он сглотнул и протянув руку провел костяшками
пальцев по ее щеке. Попытался привлечь к себе, но она как каменная не сопротивляется и не
поддается. Застыла с этим страшным выражением лица, как высеченная из льда статуя. Не живая и
не мертвая. Но уже не та Оксана, которую он знал…как и он уже не тот Руслан. Они оба изменились
за это время до неузнаваемости, и он совсем не уверен, что у этих новых людей есть совместное
"завтра"…потому что у них и "сегодня" не осталось. Только "вчера"… Какое-то эфемерное, сказочное и ненастоящее "вчера". Сейчас ему казалось, что это все было сном, который обязательно
должен был закончится.
Слишком все хорошо, чтобы быть правдой. Так не бывает. Жизнь, сука,, никогда не позволит. Лишь
прикоснуться и потрогать кончиками пальцев, чтобы потом до конца своих дней вспоминать эти
прикосновения.
- В шоке она. Не трогай пока. Я дом осмотрел – все чисто. Он скорей всего на моте подъехал конверт
швырнул уже после того, как выстрелил. – Афган склонился к Наде, несколько секунд в глаза
смотрел, хотел закрыть, но руку тут же одернул. - Мгновенная смерть, даже понять ничего не успела.
Всем бы так умирать. Увозим Оксану твою, ничего здесь не трогаем. Менты не скоро приедут. Если
кто и слышал чего – молчать будут. Менталитет у наших такой – моя хата с краю ничего не знаю.
Давай снимки собираем и уходим.
Теперь Руслан не слышал его, он продолжал гладить холодную щеку Оксаны и чувствовал, как
внутри боль пульсирует - живая и вечно голодная тварь. Она дышит и стонет вместе с каждым
вздохом Оксаны. Резко привлек её к себе, пальцами в волосы зарылся, вдыхает запах, а от него еще
больнее. Больнее от того что она не подвижная и твердая, ледяная. Сама, как мертвая и он внутри
такой же. Шампунем пахнет. Яблочным. И тем самым вчера, которое уже никогда не вернуть. Не
простит его, и он себя не простит никогда за то, что не уберег ни ее, ни детей.
Поднял на Оксану руки, сильно прижимая к себе. Такая легкая, почти невесомая. Или это внутри так
тяжело, что он уже сам ничего не чувствует. Мог бы не выпускал бы из объятий вообще никогда. Так
бы и стоял с ней на руках часами, днями, месяцами.