. П. Н. Милюков в действительности написал гораздо более жесткую статью, где говорилось о «сербских свиньях», которых стоило бы «проучить», но в этом виде ее не пропустили однопартийцы
>33. По меткому определению П. Б. Струве, «у Милюкова полголовы русского радикального интеллигента, а полголовы – болгарина (имелись в виду его проболгарские и антисербские притрастия. –
А. О.)»
>34. П. Н. Милюков был действительно «сам не рад»: общественность не поддержала его призывы, а часть влиятельных членов ЦК выступила с резкими протестами против курса лидера партии, может быть, в первый раз за время ее существования
>35. Издатели «Речи» через прессу также обратились к Николаю Николаевичу с просьбой разрешить им продолжить издание газеты, публично заявив о готовности выполнить свой патриотический долг
>36.
В результате на следующий день после заступничества М. В. Родзянко газета кадетов была открыта. Формально в опубликованном «Разрешении издания газеты «Речь» говорилось об утвержденном прошении ее издателей: «Его Императорское Высочество в твердой уверенности, что все, без единого исключения, органы русской печати исполнят в эти исторические дни свой долг перед Государем и Россией, соизволит удовлетворить это ходатайство»>37. Передовица вновь вышедшей «Речи» была посвящена небывалому подъему, который переживала страна, и той роли, которую вопреки надеждам недругов должна была сыграть в этот момент Дума: «Но, созывая теперь Государственную думу для устранения внутренних распрей, наш Государь не ошибся. Дума встанет как один человек и перед лицом внешнего врага, угрожающего «чести, достоинству, целости России и положению ее среди великих держав», в ней не будет – мы в этом уверены – никаких внутренних распрей. Будет одно желание – показать этому врагу, что там, где он рассчитывал найти элементы слабости, он встретит, к своему удивлению и разочарованию, только элементы силы»>38.
Таким образом, применение «элемента силы» на внутреннем фронте оказалось весьма эффективным. «Потенциально война развязывала руки правительству в отношении внутреннего врага, – отмечает современный исследователь. – Социалистическое и радикально-либеральные движения уже самим фактом начала войны и неизбежного ужесточения административного произвола ставились на грань внутреннего кризиса. Вместе с тем положение в один день приняло отчетливые очертания, что облегчало либералам возможность сориентироваться и занять свое место в новой политической обстановке. Однако их позиция не была столь определенной, как это обычно принято изображать в историографии. Прежде всего, далеко не вся либеральная оппозиция испытывала тот «патриотический угар», в котором ее уличали отечественные историки»