Они ехали в коляске, и Ана радовалась, так радовалась этой неожиданной прогулке с отцом.
Откуда-то сверху, сам собой, возник звук скрипки, и наполнил воздух мелодией прозрачной и светлой, и оттого особенно радостна была для Аны эта поездка.
А Барон только погонял лошадей и старался смотреть куда-то мимо Аны.
Так приехали они на утес – высокий каменистый берег Днестра, поросший кустами и тонкими деревцами.
Здесь только Барон перестал гнать лошадей.
И здесь только Ана посмотрела на отца, и заметила то, чего не видела никогда. Барон смотрел вдаль и плакал – без звука, без дрожи, одними глазами.
Ана спрашивала его, что случилось, потом трясла его за плечи, и плакала сама с ним, а он упрямо молчал, только сильно обнимал ее за плечи, и молчал.
Играла где-то внизу, в бедном молдавском селе, у их ног, скрипка, и поднималась над ними, и над утесом, и над Днестром, старая песня, не знающая ни названия своего, ни автора, ни начала, ни конца.
Потом.
Потом были похороны.
Похороны у румынских цыган не похожи ни на какие другие. Много музыки, много вина. Нет скорбных сжатых лиц. Нет траура – одежды цыган, кажется, становятся еще пестрее и неслыханней. Цыгане веселы, мужчины рассказывают друг другу какие-то бродячие басни, смеются в голос, покачивают головами.
Мужчины пускают по кругу толстые мятые самокрутки – курят анашу. А женщины подливают мужчинам вина. В этот день вино наливают в самую красивую посуду, какая только найдется в доме.
Гроб, щедро украшенный белыми цветами, везли на повозке. Той самой, на которой Ана ездила с отцом на прогулку. Гривы вороных были заплетены и украшены - белыми цветами.
Ана помнила Лаутара. Он шел сразу за коляской, рядом с Бароном. Барон вел Ану за руку.
Лаутар играл на скрипке – мелодию долгую, скорбную, карпатскую. И поглядывал иногда на Барона, и на Ану, и едва заметно улыбался им обоим.
Ана смотрела на Лаутара, потом заглядывала в лицо отца. Барон улыбался Лаутару.
Когда Барон подвел Ану к гробу, она увидела лицо матери. Красивое лицо совсем юной женщины, обрамленное темными вьющимися волосами, и на губах у нее была утешающая улыбка.
А потом это белое красивое лицо, и лицо отца, и лицо Лаутара – все скрылось за пеленой.
Ана плакала. Ана помнила, что она плакала, и плакала вместе с ней, за нее, за Барона, за всех цыган на свете старая скрипка Лаутара.
…Лаутар смотрел на окно усадьбы Барона – большое окно на третьем этаже.
На окне дрогнули занавески. Она была там, за окном.
Барон перехватил взгляд Лаутара, обернулся. Он не успел увидеть движение занавески на окне.