Иван Никитич смотрел на огонь костра.
Гроссу передал Смирнову картошку. Смирнов, не колеблясь, принял из рук Гроссу раскаленный почерневший плод. Руки и рукава рубашки испачкались, но Смирнов не обращал на это никакого внимания.
Водитель что-то шепнул Смирнову на ухо, Смирнов жестом разрешил – валяй.
Водитель тут же принес вина, в видавшей виды шоферской канистре.
Смирнов приложился к канистре, с трудом пристроившись к широкому горлышку. Потом передал ее Гроссу, тот пристроился к канистре сразу, как будто всю жизнь из нее пил.
Потом канистра пошла по рукам, выпили мексиканцы, выпили солдаты, выпил даже сосредоточенно-бодрый полковник Блынду, устало прикидывавший в эту минуту: а хорошо ли это – быть генералом?
…Брежнев и Лаутар сидели на вершине холма. Наступал рассвет.
У подножия холма горели костры. Здесь кипел человеческий муравейник – десятки женщин-цыганок накрывали столы, им помогали дети, а мужчины наблюдали метания женщин и строго указывали им на все их ошибки, и все были рады и пьяны. Шли приготовления к свадьбе, самой большой свадьбе до самого Измаила. Всходило и заливало холм красным светом большое южное солнце.
- Счастливый ты человек, - сказал Брежнев Лаутару.
- Правда, - согласился Лаутар. – Тебя послал мне Господь.
- Брось ты, – сказал Брежнев. – Я не религиозный. Бога нет. Надеяться не на что.
Лаутар покачал головой, но промолчал.
- Вон, взгляни на это, - Брежнев смотрел на солнце. – Это было, и это будет. На этом холме сидели какие-нибудь скифы, или греки, или звери, или черти. Все они подохли. Ни от кого никакого следа. А оно поднималось, и светило на этих греков, зверей и чертей, и не запомнило их, и нас с тобой не запомнит.
Некоторое время оба – Лаутар и Брежнев – молчали.
- Стыдно так жить, Лаутар, – сказал Брежнев. - Стыдно мне.
- За что? – спросил Лаутар.
- За всё, - ответил Брежнев. – За всё, что сделал. За всю жизнь. А тебе – не стыдно?
- Мне? А за что?
- За что? – Брежнев усмехнулся. – За то, что живешь на земле, а не знаешь, зачем. Ешь, спишь, и не знаешь, зачем. Никто не знает. И они не знают. – Брежнев указал вниз холма. - Вины не знают. Ничего не знают.
- Вины? В чем же они виноваты?
- Живы – значит, виноваты, – сказал Брежнев. – Каждый в чем-то виноват.
- А ты - в чем?
- Я? – Брежнев рассмеялся с горечью. – Я виноват так, что не отмыться мне никогда, ни в каких котлах адских. Потому я в них и не верю. Чистым жить трудно. А грязным легко. Запачкался – и пошло, полетело - успевай только, пачкайся.
- Что же ты, не сделал ничего хорошего в жизни? – спросил Лаутар.