Послышался щелчок двери ванной.
И почти сразу же за ним — другой щелчок, щелчок входной двери.
Я, похолодев, бросился туда. В коридоре перед номером никого не было. Лифт не двигался. Было тихо. Только дверь на пожарную лестницу медленно закрывалась…
Раздался звук вызова. Я автоматически принял его, даже не подумав, что я голый и весь в сперме. Вывел экран на середину коридора, сделав его огромным, под потолок.
Передо мной встало гигантское лицо Леса. Оно было веселым, слишком, с надрывом, веселым. В глазах, однако, что-то блестело. Это ведь не могли быть слезы?
Как бы то ни было, держался Лес вполне непринужденно, независимо.
— Я от тебя сбежал, — сказал парень. Он быстро шагал по улице.
Тут он заметил, в каком я виде.
— Отличный вид, Артем! Особенно вон та струйка! — и он ткнул пальцем куда-то в сторону моего бедра.
Я невольно отодвинулся.
Лицо Леса стало серьезным, и я понял, что блеск в его глазах действительно был сдерживаемыми слезами.
— Не хочу мучительных расставаний и бесполезных уговоров. Когда долечу до Гесиода, сообщу. А ты скинь смайлик, когда доберешься до Земли. Договорились?
И, не дожидаясь ответа, он отключился.
В зале космопорта галдела толпа человек в шестьдесят-семьдесят. Все они были в одинаковой форме, не военной и не летной, какой-то особенной. Она была черной, с минимумом украшений, явно дешевой, без претензий на особую элегантность. Наверное, из того самого крента. И, тем не менее, она была довольно красивой и очень шла этим ребятам, подчеркивая стройность фигур. Все в группе друг друга знали, часто и широко улыбались, много шутили, беспрерывно болтали.
Один из них был Лес. Он тоже улыбался, шутил, кому-то что-то кричал, ему кричали в ответ. Периодически кто-нибудь хлопал его по плечу, толкал в спину, тянул за руку. Каждый раз я чувствовал укол ревности, но, честно говоря, никто из этих ребят не вел себя как сексуально озабоченный гомосексуалист. Как бы ни был я предвзят, я видел перед собой просто студентов, радующихся встрече после каникул.
Я стоял возле торговых автоматов у дальней стены. Лес ни разу не посмотрел в ту сторону, так что я вполне допускал, что он не знает о моем присутствии.
Зачем я приехал сюда в такую рань? Зачем я вообще узнавал, когда отправляется челнок, возвращавший после каникул на Гесиод первокурсников политеха?
Если понадобится оправдание для моего импульсивного поступка, в кармане брюк в пластиковом пакетике лежали трусы Леса. Однако без особой надобности я не собирался их отдавать. Я хотел сохранить их для себя — не для поклонения и, конечно, не для того, чтобы бередить душевные раны. Это был сувенир, вещественный свидетель того дня в моей жизни, который перевернул буквально все. Полтора суток назад я прилетел на эту планету. Я был уверенным, агрессивным, заносчивым носителем идеи, что есть одна-единственная правда, одна-единственная истина, одна-единственная правильность, и я ее знаю. Ее знает Земля, и я, землянин, конечно, тоже ее знаю. Воровать нельзя, жарить яичницу на животном жире бесчеловечно, делить на ноль антинаучно, не уважать Землю преступно, трахаться с другим мужчиной — извращение. Теперь я чувствовал в себе… Нет, даже не сомнение. Я чувствовал в себе не столько сомнение в истинности земных постулатов, сколько готовность рассмотреть иные истины, услышать другие правды, понять нечто, что не совпадает с уложенными в мою голову правильностями. И символом всего этого был один единственный день на дальней, маловажной, нищей планете, с которой моя родная Земля даже как-то воевала. Воевала как раз для того, чтобы истина была одна, правда была одна, правильность была одна…