СПАСЕННЫЙ МАЛЬЧИК
Закончился премьерный спектакль. Снова подняли занавес. Артисты кланяются. Зрители продолжают аплодировать, вызывая режиссера. На сцену выходит мужчина невысокого роста, с седеющей головой и более обильной сединой в коротко подстриженной бородке. И вряд ли кто-нибудь из горячо аплодирующих ему людей знает, да и вряд ли кому-нибудь из них может прийти в голову, что этот талантливый постановщик только что увиденного спектакля — спасенный когда-то, в годы гитлеровской оккупации Литвы, ребенок. Тогда еще не Кама Гинкас, а трехлетний Камеле. Из каунасского гетто отец вынес его тайком. Стемнело, и он, дождавшись мгновенья, когда охранник отвернулся, протолкнул ребенка, а затем сам пролез под колючую проволоку ограды. По городу, нарушив запрет, оба шли без обязательных для евреев желтых звезд на одежде. В любой момент их мог остановить патруль и отправить в Девятый форт — к месту расстрелов. К счастью, по дороге им никто не повстречался, и наконец они оказались перед дверью известного литовского писателя Казиса Бинкиса. Хозяин дома был тяжело и неизлечимо болен. Его жена София Бинкене, несмотря на хлопоты, связанные с ухаживанием за больным мужем, заботами о большой семье — пятерых взрослых и новорожденной внучке, на жизнь впроголодь, никому не отказывала в укрытии, хотя бы временном, пока не находила постоянного. Одобрял это и больной муж. А одна из дочерей даже отдала свой паспорт убежавшей из гетто девушке, чтобы та могла легально жить в городе. Приютила София Бинкене и Гинкасов. И хотя маленький Кама болел коклюшем, он спал в детской вместе с новорожденной внучкой, что для малышки было небезопасно. Но вскоре Каму пришлось срочно увести оттуда. Приютить его согласилась Доня Петките, хотя сама скрывалась от "Арбейтсамта"*, чтобы ее не вывезли в Германию. Она жила у своей старшей сестры Аделе и целыми днями не выходила на улицу, сидела в сестринской мансардной комнатке и вязала чулки на продажу. Но Аделе, напуганная запретами новой власти пожилая женщина, боялась прятать у себя еврейского ребенка. Софии Бинкене и Доне пришлось ее уверять, что мальчика крестили и они должны помочь спасти новоявленного раба Божьего. Отец привел мальчика в это будущее укрытие — небольшую, в одно окно комнатку. Вся обстановка — две кровати, столик, две табуретки и плита. — Как тебя зовут? — приветливо спросила мальчика Доня. — Климукас, — поспешил за него ответить отец, "литвинизировав" его имя, тем более что малыш не знал литовского языка и не понял вопроса. Доня протянула ему конфетку, но мальчик боязливо жался к отцу. А когда отцу настала пора уходить — скоро комендантский час, когда не только евреям запрещено находиться на улице, — и он стал одеваться, маленький Кама протянул ему свое пальтишко. — Папа, онтон! (Папа, одеваться! — идиш.) Отец принялся объяснять, что ему надо идти на работу, а Климукас останется у этих добрых теть, но ребенок совал ему в руки свое пальтишко, шапчонку и твердил свое "онтон!". Доня старалась его отвлечь, звала посмотреть, как забавно котенок лакает из блюдца молоко, предлагала еще конфету, но это не помогало. Малыш даже пытался напялить на головку шапчонку, и уже со слезами умолял: — Камеле вил гейн мит папен! (Камеле хочет идти с папой!) — Нельзя, — твердил отец, — на улице холодно. И комендант Геке не разрешает. — Эту формулу запрета малыш уже знал… Но он не переставал плакать, повторял, что хочет идти вместе с папой, и отцу пришлось снять пальто, взять его на руки и успокаивать. Наконец уставший от страха и плача маленький Кама (теперь Климукас) уснул, даже во сне продолжая всхлипывать. Отец положил его на кровать. Боясь на прощание даже поцеловать, чтобы не разбудить, ушел, оставив свое дитя его спасительницам. …В театре очередная премьера. Зрители аплодируют, вызывая на сцену режиссера. Многие из них, возможно, знают, что Кама Гинкас — обладатель почетных наград: Гран-при за постановку "Черного монаха" по Чехову, премии Станиславского за постановку "Дамы с собачкой"; что он лауреат "Золотой маски" в номинации "Лучший режиссер", что он постановщик множества спектаклей не только в Москве, но и в Финляндии и США. Но вряд ли им может прийти в голову, что всего этого не было бы, если бы в годы гитлеровской оккупации Литвы его, тогда трехлетнего мальчика, не спасли, рискуя своей жизнью и жизнью всей семьи София Бинкене, Доня Петките и ее сестра Аделе Петките.
