Итак, днем ему было еще чем заняться. Ночь же казалась огромной и
всепоглощающей топью. Вдруг наступала тишина. Свечи уносили, оставляли одну. Окна
закрывали ставнями. Засыпал он с закатом, а просыпался часа в три — тяжелый, набрякший
и все равно сонный. Но заснуть снова уже не мог, а просто сидел и слушал. Дом был
теперь полон тонких, осторожных звуков. Стрекотал сверчок, тикали, хитрые часы из
Нюрнберга, рассыхались и стреляли доски. Каждый час часы звонили и из отлетающей
дверцы выходил толстый, румяный, смеющийся монах: "Dixi, Die, Dixi, Die", -
выговаривали часы. "Я высказался, Дик; я все тебе сказал, Дик". Догорала свеча, над
городом стоял не прекращающийся ни на минуту собачий лай, перекликались все дворцы
города, и он представлял, как тоскливо псам ночью. Ведь только они и не спят сейчас.
Иногда приходил доктор (это происходило после припадков). Он слышал, как Холл
входил, раздевался, переговаривался со служанкой, как скрипела лестница — доктор все
инфузии хранил на первом этаже в особом шкафу и наконец входила Мария, строгая,
молчаливая, со свечой в руках, ставила свечу на тумбочку возле его постели и сразу же
выходила. Доктор появлялся минут через десять. Перед этим еще было слышно, как
стекает вода и звенит тазик (доктор боялся заразы, называл ее по-латыни "контагий" и был
мелочно аккуратен). Холл входил и брал больного за пульс.
— Ну, как у нас дела, — спрашивал он, — кашель не мучает?
Шекспир, улыбаясь, смотрел на него. "Какой смысл ему меня лечить?" — думал он. И
именно потому, что не понимал, какой же именно, при появлении доктора, как бы ему ни
было худо. назло всем. подтягивался, прибадривался и встречал доктора не лежа, а сидя.
— Да все так же, — отвечал он.
— Так же, значит, плохо? — нарочно недоумевал доктор.
— Да нет, все хорошо, спасибо вам за заботы.
— За спасибо благодарю, — улыбался доктор, — а вот насчет хорошо — это мы сейчас
посмотрим. Вы опять кашляли и вас тошнило? — И он прикладывал холодную и еще
влажную ладонь ко лбу больного. — Так как, тошнило вас или нет?
— Нет, не тошнило, просто голова закружилась, резко повернулся, и вот…
— А вот не надо ничего делать резкого — ни по отношению к близким, ни по отношению
к самому себе, — говорил доктор. — Ладно. Завтра мы сварим вам великолепный элексир!
Прямо-таки бальзам молодости. Вы себя почувствуете воскресшим, ну а теперь сидите
так, не двигайтесь, я хочу послушать сердце. — Он долго и придирчиво слушал. — Да, с
таким сердцем еще жить можно. — Он присаживался на край постели. — Давайте пульс!
Помолчите немного! Хорошо! — он отпускал руку. — А тошнит вас потому, что вы сами себя