умна, она не возобновила графу откуп на сладкие вина, а откуп ведь главная статья его
дохода. Если ему не возвратят его — граф разорен вконец. Ух, как тогда полетят его замки, его коллекции картин и драгоценных вещей! Ух, как они полетят.
Тут она заметила, что спутник внимательно смотрит на нее, и постаралась печально и
скорбно улыбнуться.
— Но мне так жалко ее величество, — сказала она, кивая кудрявой черной мальчишеской
головой, — Каким же надо быть негодяем…
— Не надо так говорить, — попросил он. — Королева еще сильна и прекрасна. У нее есть
поклонники. Вот, передайте ей в удобную минуту. — Тут она увидела, что ей суют записку.
— Что это? — спросила она.
Записка была запечатана, но при первом взгляде на адрес у Фиттон дрогнули губы.
Ах, так вот что! Это пишет ее последний любовник — граф Пембрук. Это он теперь хочет
вместо Эссекса залезть в королевскую спальню, И молодец, выбрал же подходящее время!
Ну что ж, этот мальчик далеко пойдет. Она-то знает его!
— Хорошо, — сказала она. — Я передам. — А сама, презрительно поджимая губы,
подумала, что так ему и надо, этому наглецу. Он был моложе ее на шесть лет и стыдился
этого. Так вот его будущая любовница будет старше его на сорок семь лет. Ух, как это
противно! Она даже губу закусила. Но тут карета вдруг сильно дернулась и остановилась.
Это они подъехали к дворцу.
* * *
Шторы были опущены, и в комнате стояли скользкие подводные сумерки. Сильно
пахло духами и еще чем-то тонким и едким — уксусом, должно быть. Королева лежала в
постели. Рыжие волосы и желтое, уже явно старческое, сухое, недоброе лицо, с резким
чеканным, почти монетным профилем, ярко выделялось на белой подушке. Королева
лежала одетой. На ней было платье с широкими рукавами, безобразно утолщенное в
плечах и талии, и напоминала она упавшую летучую мышь.
Тонко и пронзительно где-то по сухому дереву стучал жучок. Ох, недобрая же это
была примета!
Фиттон вошла, прижимая к груди руки.
— Ваше величество, — сказала она растерянно и преданно и в то же время зорко
поглядела на королеву.
На постели, у сложенных рук королевы, лежал требник, но открыт он был не на
молитве, а на многокрасочной иллюстрации. Вот — изображала она королева, царственно
гордая, прямая, стоит на коленях и простирает руки к небу, под коленями у нее подушка.
На другой подушке скипетр и корона. Никто лучше королевы не умеет так царственно
гордо стоять на коленях перед Богом. Когда королева молится, тогда и Бог почему-то
кажется не вполне Богом и королева не кажется уж больно коленопреклоненной.
— Ваше величество, — повторила Фиттон.